Авторская Программа
Авторская Программа
Авторская Программа
КИНО
МУЗЫКА
Метки и теги
Авторизация
Гадания онлайн
Гадания онлайн
Главные новости
Вопрос - Ответ
Наш опрос
Откуда Вы о нас узнали?
Рассылка новостей
Партнёры:

Туристический комплекс



Вселенная радости



» » » "История магии и оккультизма" Курт Зелигманн

"История магии и оккультизма" Курт Зелигманн

АЛХИМИЯ

    

 

1. Происхождение алхимии

    "Эта операция, как говорят древние, на самом деле удобна для женщин" 
    Базиль Валентин 
     
    Судя по некоторым свидетельствам, искусство, которое позднее было названо алхимией, появилось на Западе в начале II века христианской эры. Самое веское обоснование такой датировки - тот факт, что Плиний Старший (23 - 79 гг. н.э.), с одной стороны, много пишет о металлургии, но не упоминает ни одной идеи, которые можно соотнести с алхимическими представлениями. С другой стороны, приводимые Плинием разнообразные верования, связанные с металлами и их обработкой, указывают, что в его эпоху уже сформировалась благоприятная почва для зарождения алхимического искусства(. Итак, вопреки претензиям алхимиков на исключительную древность их искусства, алхимия - едва ли не самая молодая из оккультных дисциплин. Гипотеза о том, что она процветала еще во времена фараонов, оказалась несостоятельной, равно как и попытки этимологически связать ее название с древнеегипетским словом "chem" или "qem" ("черный"), которым иногда обозначали сам Египет, чьи черноземы так резко выделялись на фоне красных земель пустыни((. Расцвет алхимии начался лишь в IV веке, в эпоху безжалостных гонений, которым христиане подвергли язычество. Писатель того периода, Зосим Панополитанский, выступил апологетом алхимического искусства. Средневековые алхимики ссылались на аллегории и комментарии Зосима как на самые основательные и авторитетные документы в данной области. Зосим объявил, что наука о свойствах металлов, драгоценных камней и ароматов восходит к эпохе, бегло упомянутой в Книге Бытия: "...тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы...". Согласно преданию, эти загадочные "сыны Божии" были падшими ангелами, сочетавшимися браком с женщинами в допотопные времена. Ангелы обучили этих женщин различным искусствам, - очевидно, для того, чтобы их спутницы умножили свою красоту украшениями, прекрасными одеяниями и благовониями. Именно поэтому мудрецы древности решили, что падшие ангелы были носителями зла, извратителями морали и обычаев. Эти старинные воззрения подтверждает Тертуллиан: он заявляет, что сыны Божии поделились своей мудростью со смертными не из благих побуждений, а чтобы соблазнить их и приохотить к "мирским наслаждениям". 
    Согласно Зосиму, именно эти события положили начало алхимии. Однако Зосим не просто повторил то, что уже неоднократно утверждали позднеиудейские и раннехристианские авторы. Он подробно развил эту тему и даже сообщил имя самого первого мастера алхимии. Этот легендарный праотец всех охотников за алхимическим золотом, таинственный Хемес, не оставил никаких достоверных свидетельств своего существования. Однако считалось, что Хемес написал книгу под названием "Хема" и что именно по этой книге падшие ангелы учили дочерей человеческих. От имени Хемеса и названия его книги якобы и произошло слово "химия", которым впоследствии стали обозначать изобретенное им искусство. По крайней мере, так гласит легенда. Алхимию называли греческим словом "chemia" ("химия") до тех пор, пока арабы не добавили к нему артикль из своего языка - "al". 
    В одном из ранних алхимических манускриптов некая жрица, именующая себя Исидой и адресующая это сочинение "своему сыну Гору", заявляет, что обязана своими познаниями первому из ангелов и пророков - Амнаэлю. "Исида" без смущения сообщает, что эта мудрость была дарована ей в награду за соитие с Амнаэлем. Книга ее представляет немалый интерес для исследователя алхимической традиции, но еще более ценны сочинения другой женщины, известной под псевдонимом "Мария-еврейка". На самом деле Мария была гречанкой и, судя по всему, первым алхимиком Запада. Ни один из ее трудов не дошел до нас полностью, однако коллеги Марии-еврейки (например, тот же Зосим) часто цитируют ее, отождествляя при этом с Мариамью (Мириам), сестрой Моисея. Алхимик Олимпиодор (IV в. н.э.) приводит знаменитый отрывок, из-за которого Марию стали называть еврейкой. Говоря о "святости" своей книги, Мария предостерегает: 
     
    "Не прикасайся к ней (если ты не из рода Авраамова), когда ты и впрямь не из нашего рода". 
     
    Смысл этой фразы не вполне ясен, так как отрывок, заключенный в скобки, кажется глоссой, вставленной в текст позднейшим переписчиком. Но вопрос о том, к какой вере принадлежала Мария, не столь уж важен. Главное, что она была одаренным химиком. Ей приписывается изобретение нескольких новых технических приспособлений. Полагают, что именно она придумала помещать сосуд в ящик с горячим пеплом, который обеспечивал медленный и равномерный нагрев. Она же догадалась, что если поместить сосуд в навоз, то можно будет сохранять его теплым неограниченно долго. Наконец, считается, что Мария изобрела водяную баню, которую французы и по сей день называют "bain-marie" - "баня Марии". 
    Говоря о женщинах-алхимиках, нельзя обойти вниманием известную нам лишь под псевдонимом "Клеопатру", а также сестру Зосима, Феосевию. В следующих главах мы подробнее поговорим о книге Клеопатры "Хризопея" ("Сотворение золота"). Тот факт, что изучением новорожденного искусства занималось так много женщин, словно бы подтверждает легенду о том, что своим появлением на свет алхимия обязана прекрасному полу. 
    Большинство алхимических трактатов, написанных в III - IV веках нашей эры, дошло до нас лишь в более поздних копиях. Например, "Сотворение золота" Клеопатры сохранилось в лишь в рукописи X или XI столетия. Однако существуют и оригинальные греко-египетские тексты - например, знаменитые Лейденский и Стокгольмский папирусы (оба они датируются приблизительно 300-м годом н.э.). Большинство этих древних манускриптов было найдено в одной из гробниц в египетских Фивах, но имя мастера алхимии, пожелавшего захватить с собой в могилу свою библиотеку, осталось неизвестным. К каталогу ранней алхимической литературы следует добавить также теоретические и апологетические сочинения Зосима, Стефана, Олимпиодора, Синезия и других авторов, аутентичность которых неоспорима. Труды Зосима и Олимпиодора датируются четвертым веком нашей эры, Синезия - пятым, а Стефана - седьмым. На основе этих произведений перед нами вырисовывается достаточно четкая картина состояния дел в ранней алхимии. Эти труды, подлинность которых не вызывает сомнений, позволяют распутать шелковую нить легенды, оплетшую истоки алхимии коконом тайн и чудес. 
    Утверждали, что алхимию - так же как магию и прочие запретные искусства - принесли человечеству проклятые ангелы, разгласители божественных тайн. За это преступление они были наказаны; проклятие легло и на запретное знание, позволявшее человеку соперничать со своим создателем. Именно такой точки зрения придерживается святой Августин, гневно осуждая "пустое и жадное любопытство", которое "рядится в одежду знания и науки"(. Это соперничество между верой и знанием было известно еще древним римлянам. Лукреций Кар (ок. 98 - 53 гг. до н.э.) в поэме "О природе вещей" торжествующе восклицает: "Так, в свою очередь, днесь религия нашей пятою Попрана, нас же самих победа возносит до неба". А затем лицемерно просит читателя не считать, что он, Лукреций, желает внушить ему безбожие или толкнуть его на путь преступлений". 
    В первые века нашей эры традиционным символом этой "греховной" жажды знаний служило древо познания из Книги Бытия. Вкусив запретный плод, человек стал подобен Богу, знающему добро и зло. Несомненно, все это было известно алхимикам, но не мешало им продолжать исследования. Хвастливый рассказ "Исиды" о том, как она обрела свои знания, звучит открытым вызовом Книге Бытия. Таким принципиально новым отношением к библейской легенде мы обязаны гностикам, ибо многие гностические секты проявляли полное безразличие к проблеме добра и зла на земле. Офиты поклонялись библейскому змею как благому творению: ведь именно змей вручил человеку знание, которое тот смог использовать как оружие против своего злого создателя, Иалдабаофа. В результате древо познания и змей стали главными эмблемами алхимии. 
    Не удивительно, что к первым алхимикам отношение было ничуть не лучше, чем к язычникам. Гонения обрушились на них еще в то время, когда центром развития алхимического искусства была Александрия. Медицину и алхимию изучали в домах, примыкающих к Серапею - храму Сераписа. Распорядившись разрушить этот храм, Феофил, архиепископ Александрийский, столкнулся с сопротивлением; но прямое повеление императора Феодосия заставило ученых отступить. Серапей, как и другие храмы империи, погиб в огне. Но библиотека, уже однажды чуть не уничтоженная при Цезаре, была спасена, и занятия продолжались в Мусейоне, пока в 415 году не была убита Гипатия, женщина-философ. 
    Гибелью ее ознаменовался конец языческой учености в Египте. Спасаясь от преследований, александрийские философы нашли пристанище в Афинах, где в то время выступал с проповедью своего учения неоплатоник Прокл. Вместе с беженцами в Грецию проникла и алхимия. Но в 529 году император Юстиниан повел широкомасштабную войну против естественных наук и философии. Языческая культура погибла, но алхимии удалось выжить, несмотря на то, что указ Феодосия предписывал публично сжечь алхимические книги в присутствии епископа. 
    Знамя "проклятых" подхватили новые авторы. Включив в свою доктрину кое-какие элементы ортодоксального христианства, они привели ее в приемлемый для императоров вид. Стефан Александрийский посвятил свои "Девять уроков химии" восточноримскому императору Ираклию (575 - 641). Сочинение Стефана, хорошо знакомого с философией Пифагора и Платона, но, тем не менее, бывшего христианским мистиком, являет собой переходное звено от древней алхимии к средневековой. А вскоре наступили времена, когда византийские монахи принялись усердно копировать все древние сочинения, какие им только удавалось разыскать. Среди этих прилежных компиляторов, несколько веков трудившихся над воссозданием древней мудрости, уничтоженной фанатиками, был монах Никифор (758 - 829), интересовавшийся, главным образом, древнегреческими авторами. В XI веке Михаил Пселл возродил платоническую философию. С возвращением древней литературы появилось и множество комментаторов алхимических трактатов, среди которых особо следует упомянуть "Христианского философа". Такой псевдоним взял себе исключительно образованный для той эпохи монах, сочетавший в своем сочинении христианскую культуру с языческими воззрениями и алхимию - с теологией. 
    В то же время на литературную сцену вышли алхимические поэты, черпавшие вдохновение из трудов Стефана и превозносившие в восторженных поэмах чудеса этого герметического искусства. Снова принялись цитировать Зосима и Олимпиодора, а также Синезия - изобретательного и мудрого епископа Птолемаиды. Снова на страницах трактатов стали появляться имена мифических алхимиков (Трисмегиста, Петезия и Агафодемона) и псевдогерметистов (Зороастра, Демокрита). Клеопатра, Исида и Мария, которым из страха перед преследованиями когда-то пришлось скрыть свои истинные имена под этими псевдонимами, превратились в объекты восхищенного поклонения. Алхимические трактаты стали приписывать Ямвлиху. Византийские списки герметических текстов попали в Италию, откуда их в конце концов привез во Францию король Франциск I. 
    Однако эта "прививка" древней мудрости не спасла бы Европу от окончательного падения в бездну невежества, если бы не побежденные европейцами арабы, принесшие в Испанию античную ученость. 
    

 

2. Гермес Трисмегист

    Давным-давно, в 2900 году до н.э. египтяне добывали золото - "nub" - в Нубии. Крупицы этого драгоценного металла получали из кварца, который перетирали ручными мельницами. По мере развития технологии золото научились очищать и стандартизировали процесс его добычи. Способ очищения золота был открыт в результате долгих, мучительных поисков, и тайну его тщательно оберегали жрецы(. Они хранили ее для наследника трона или для обладателей высочайшей мудрости и праведности. Зосим пишет: "Благоденствие всей страны покоится на этом искусстве разработки металлов и песка, но никто, кроме жрецов, им не владеет". Химические операции в Египте, как и все прочие важные дела, сопровождались магическими ритуалами. Сопоставив эти три факта - что египтяне работали с золотоносными породами и другими металлами, что они хранили эти операции в тайне и что они объединяли химию с магией, - мы почти вплотную подойдем к алхимии. 
    Были ли египтяне сведущи в этом оккультном искусстве? Едва ли. Такая гипотеза неправдоподобна и не подтверждается никакими свидетельствами. И все же всякий раз, говоря об алхимии, мы невольно вынуждены вспоминать о Египте. Зосим посвятил свое алхимическое сочинение Имхотепу, мудрому поэту и советнику, жившему около 3000 года до н.э. Читая прекрасные стихи Имхотепа, мы понимаем, что уже в те далекие времена египтянам были ведомы земные наслаждения, которым сыны Божии обучили дочерей человеческих: 
     
    Следуй своим желаньям, пока живешь, 
    Умасти чело свое мирром, 
    Облачись в тонкий лен, 
    Напоенный духами роскошными, 
    Истинным даром богов... 
     
    Стефан, автор VII века н.э., утверждает, что сера и свинец суть то же, что и Осирис. Этот бог, наряду с Исидой и злобным Тифоном, вообще часто упоминается в алхимических сочинениях, и большинство из этих сочинений именуют величайшим мастером алхимической философии Гермеса Трисмегиста. Гермес - греческий бог, проводник душ умерших в мрачное царство Аида, в подземный мир. "Он открывает врата рождения и смерти". Под его покровительством находятся торговля и образования. Он - вестник богов, посредник и миротворец. 
    "Трисмегист" же означает "трижды величайший". Такой эпитет свидетельствует о высочайшем почтении, которым пользовался этот легендарный персонаж. Гермес Трисмегист - уже не греческий бог, а божество греческих колонистов в Египте. Эти греко-египтяне искренне восхищались религиозными традициями нильской земли, которые, казалось, сохранились неизменными со времен древнейших фараонов, - но на самом деле давно пришли в упадок. Когда греки начали изучать эту древнюю религию, ее символы были уже непонятны даже египетским жрецам. 
    Выходцы из Греции не составляли большинства населения Александрии, но, несомненно, были самыми образованными ее жителями. В сплаве египетской религии с греческой философией, возникшем в результате постоянного культурного обмена между этими двумя народами, эллинские идеи занимали господствующее место, так что можно без преувеличения говорить об успешном процессе эллинизации Египта. Греки с готовностью принимали все остатки древней египетской религии, которые им только удавалось понять, - и в итоге на египетской почве сформировалась новая философия, объединившая в себе элементы культуры египтян и греков с фрагментами иудаизма и других восточных религий*. Греки узнали в египетских божествах своих собственных богов. В частности, своего Гермеса они отождествили с Тотом, божественным изобретателем магии, письменности и речи. 
    Бог Тот был писцом в загробном зале суда. Он записывал приговор, выносившийся Осирисом после того, как деяния усопшего взвешивали на весах правосудия. Но отождествившись с Гермесом, он изрядно "очеловечился". Тот-Гермес стал мифическим царем, правившим в течение 3226 лет и написавшим 36525 книг о тайнах природы. Ямвлих сократил это неправдоподобное число до 20 тысяч, а Климент Александрийский (ок. 200 г. н.э.) благоразумно довел его до сорока двух. Он сообщает, что видел, как эти сорок две книги проносили участники торжественного шествия. В действительности же эти книги были не чем иным как анонимными сочинениями по греко-египетской философии. Согласно Ямвлиху, авторы таких трудов подписывались именем "Тот" - видимо, для того, чтобы придать им больший вес. Тот-Гермес, авторитетом которого они прикрывались, считался основателем доктрины, в русле которой они работали. Именно поэтому она впоследствии получила название герметической. В те времена никто не сомневался в реальности этого мифического адепта, чье существование подтверждали Платон, Диодор Сицилийский, Тертуллиан, Гален, Ямвлих и многие другие уважаемые авторы. 
    Из колоссального собрания сочинений, приписывавшихся Гермесу Трисмегисту, до нас дошла лишь малая толика: четырнадцать коротких текстов на греческом языке и серии фрагментов, сохранившиеся как цитаты в трудах христианских писателей. Мистические и философские идеи, выражаемые в этих текстах, в целом близки к гностической традиции. Лушче всего сохранился так называемый "Поймандр" ("Добрый Пастырь"), частями обнаруживающий разительное сходство с Евангелием от Иоанна, а частями - с платоновским "Тимеем". Можно различить здесь и элементы иудаизма в том виде, как они представлены у Филона. Кроме упомянутых текстов, Трисмегисту приписывается еще несколько магических трактатов. Главная их тема - астрология; алхимии же отведено второстепенное место и говорится о ней довольно смутно. 
    Алхимики верили, что в этих герметических сочинениях Гермес изложил великие тайны, окутав их метафорами и аллегориями, чтобы драгоценная мудрость не попала в руки профана. Пройти по этому мистическому лабиринту был способен только истинный мудрец. Чаще всего цитируемый герметический фрагмент, ставший девизом оккультных адептов, - надпись, согласно легенде, обнаруженная на изумрудной скрижали "в руках мумии Гермеса, в тайной могиле, где было погребено его тело". Предание гласит, что эта могила находилась в великой пирамиде в Гизе. Сам документ, получивший название "Изумрудная скрижаль", настолько тесно связан с алхимическими воззрениями, что мы не можем не привести его здесь полностью: 
     
    Истинно - без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно: то, что находится внизу, аналогично тому, что находится вверху. И то, что вверху, аналогично тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи. И подобно тому, как все вещи произошли от Единого через посредство (размышление) Единого, так все вещи родились от этой единой сущности через ее приспособление. Солнце ее отец. Луна ее мать. Ветер носил ее в своем чреве. Земля ее кормилица. Вещь эта - отец всякого совершенства во всей Вселенной. Сила ее остается цельной, когда она превращается в землю. Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого осторожно и с большим искусством. Эта вещь восходит от земли к небу и снова нисходит на землю, воспринимая силу как высших, так и низших областей мира. Таким образом, ты приобретешь славу всего мира. Поэтому от тебя отойдет всякая темнота. Эта вещь есть сила всяческой мысли, ибо она победит всякую самую утонченную вещь и проникнет собою каждую твердую вещь. Так сотворен мир. Отсюда возникнут удивительные присосбления, образ которых таков. Поэтому я назван Гермесом Трижды Величайшим - так как я обладаю (познанием) трех частей вселенской философии. Полно (завершено) то, что я сказал о действии Солнца. 
     
    В этих аллегориях алхимики распознавали различные стадии процесса изготовления золота, а двусмысленность многих афоризмов этого фрагмента открывала возможности для бесчисленных интерпретаций. Мы с вами, конечно, знаем, что не было никакого Гермеса Трисмегиста и никакой изумрудной скрижали из гробницы Гермеса. Однако невозможно пройти мимо любопытного совпадения. Древнее предание содержит в себе крупицу истины, ибо древнейший список текста "Изумрудной скрижали" содержится в вышеупомянутом Лейденском папирусе, найденном в гробнице безымянного мага в Фивах Египетских в 1828 году. 
    Один из афоризмов "Изумрудной скрижали" дает ключ к разгадке многих алхимических теорий: "Поэтому от тебя отойдет всякая темнота". Алхимики твердо знали, что золото, которое появится в их реторте, воссияет лучезарным светом. Это будет не простое, а живое золото, которое должно расти в алхимическом сосуде так же, как "золото растет в земле". Металл, попадающий в руки золотых дел мастера, представлялся алхимикам мертвым, подобным ветви, отсеченной от дерева; живым же деревом были для них подземные золотые жилы. Живое золото "порождает золото, как зерно порождает зерно". Осознавший эту истин герметист просияет, как живое золото, и "отойдет от него всякая темнота". Иными словами, трансмутация неблагородного металла в золото сопровождается другой трансмутацией - преображением человека, и семь ступеней, семь этапов алхимического процесса - символы семи ступеней лестницы, ведущей к спасению и блаженству. 
    Алхимик стремился к союзу души и разума с божественным началом. Все научные достижения не важны, если им не сопутствует облагораживание души. Истинное же мастерство адепта служило доказательством того, что он наконец присоединился к избранным. Символом последней стадии алхимического процесса был образ Христа, появляющийся внутри реторты. Алхимики считали, что самое совершенное вещество в нашем мире - это нетленное и не подверженное порче золото. Поскольку природа всегда стремится к совершенству, то самая заветная ее цель - рождение золота. Свинец, медь, железо и прочие металлы - не более чем ошибки природы. Бог вложил стремление к совершенству и в душу человека. Человек, подобно природе, должен бороться за утверждение божественного начала в себе самом. Самое прекрасное из всего, что существует "внизу", - полагал адепт, - может быть связано лишь с тем, что находится ниже всего "вверху". Самой совершенной вещью на земле было золото; наверху же единственным небесным телом, чьи лучи достигали неба ангелов, было солнце. Солнце оказывалось самой "низкой" из всех божественных вещей. Потому-то золото и было связано с солнцем, расположенным на полпути между божественным и земным, - с этим посредником между человеком и Богом. 
    

 

3. Герметизм

    "Наука исчезает там, где исчезает чистота сердца" 
    Никола Валуа 
     
    Истинная алхимия бесконечно превосходила любое ремесло или науку, ибо для того, чтобы совершить трансмутацию, обычных умений было недостаточно; да и знание само по себе не являлось залогом достижения мастерства. Требовались нравственные достоинства. Человек получал доступ к чудесам природы, лишь после того, как достигал высшей степени совершенства. Алхимиком считался Иоанн Креститель, ибо, согласно византийской легенде, он превращал гальку на морском берегу в золото и драгоценные камни. Алхимики эпохи Средневековья и Возрождения не придавали особого значения научной стороне своей мудрости: по мере того, как они все дальше и дальше отходили от магии, исследовательский дух, свойственный их предшественникам, постепенно угасал в них. Многие теперь заявляли, что созерцать природу - гораздо важнее, чем читать ученые книги. Они говорили, что нужно вновь обрести сердечную простоту, утверждая, что сотворить золото под силу ребенку. Они полагали, что первичный ингредиент для алхимического "делания" - prima materia ("первоматерия") - находится повсюду, нужно лишь уметь ее увидеть. Но невежды каждый день топчут ее ногами, и недостойные отвергают краеугольный камень алхимии, так как не могут оценить его значения. "Она явлена всем людям, - говорит Парацельс о первоматерии, - и у бедняков ее больше, нежели у богатых. Благую ее часть люди отвергают, а дурную часть сохраняют при себе. Она и видима, и невидима, дети играют с ней на дорогах..." Эти метафоры восходят к евангельской образности, и даже абсудрное, на первый взгляд, заявление о том, что первоматерия в одно и то же время видима и невидима, построено по аналогии со словами евангелиста: "...и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами... Ваши же блаженны очи, что видят" (Матфей, 13:15-16). Вообще, труды, приписываемые Гермесу, имеют много общего с евангелиями. Те и другие написаны во II веке, но независимо друг от друга: их авторы одновременно открыли схожие идеи и способы выражения. Это сходство произвело впечатление на ранних "отцов церкви", и они даже призывали Гермеса Трисмегиста (наряду со столь же апокрифическими Сивиллами) в свидетели истинности своих слов. Лактанций в III веке восклицал: "Не знаю, как ему это удалось, но Гермес открыл почти всю истину".

 

   Герметисты времен Средневековья и Ренессанса еще усерднее подчеркивали родство своей оккультной традиции с христианством. Сочинения их изобилуют хвалами в адрес Всемогущего, "и по сей день творящего чудеса". Евангелия цитируются в них так часто, что поневоле начинаешь подозревать: Священное Писание - всего-навсего алхимический трактат. Даже загадочность символов и аллегорий, в которых изображаются семь ступеней алхимического процесса, находит оправдание в словах Матфея: "...отверзу в притчах уста Мои; изреку сокровенное от создания мира" (13:35). 
    Однако герметическим притчам явно недостает той мощи и напряжения, которые мы находим в библейских образах. Над воображением авторов довлеют традиционные символы, аллегории и метафоры, изменять которые возбранялось, ибо все тайное знание было изречено еще при сотворении мира. Новые открытия были невозможны; совершенное искусство не подлежало усовершенствованию. Впрочем, с методологией алхимии дело обстояло иначе, как мы увидим в последующих главах. 
    Проникнув во все слои общества, алхимия везде укоренилась, но ни в чем не принимала действенного участия. Алхимики вели уединенную жизнь, словно бы выражая безмолвный протест против своего окружения. Душа алхимика не находила успокоения в официальных церковных догмах. Для истинного христианина залогом спасения была вера; алхимик же стремился не поверить, а понять Бога, познав ту таинственную силу, которой Бог наделил материю. Он мечтал постичь высшие сферы с помощью разума. Он желал приблизиться к божественному свету путем исследования и созерцания. "Мудрость возводит себе собственное жилище", - говорили алхимики. Непонятно, как сочетался этот горделивый девиз с другой их заявленной целью - достижением простоты сердца. Однако адепты не усматривали в этом противоречия. Их путь к спасению был извилист и долог, а воззрения их совмещали в себе несовместимое. 
    Прекрасной иллюстрацией к этому причудливому сплаву идей служит гравюра из трактата Генриха Кунрата "Амфитеатр вечного познания" (1609). Кунрат, алхимик и розенкрейцер, изображен здесь коленопреклоненным перед шатром, похожим на древнееврейскую скинию собрания. Надпись на нем гласит: "Не говори о Боге, не будучи просветлен". На столе лежат две раскрытые книги. Одна из них - Библия, раскрытая на псалме: "Там убоятся они страха, ибо Бог в роде праведных"(. Слово "род", вероятно, служит здесь намеком на производство - "порождение" - философского камня. Вторая книга содержит в себе герметические формулы. Рядом со скинией стоит курильница, над которой поднимается дымок сжигаемых благовоний. В облаке дыма видна надпись: "Да восходит молитва подобно дыму от жертвы, угодной Богу". У правой стены богато убранного зала расположен гигантский камин; здесь находится собственно алхимическая лаборатория. Каминная полка опирается на две колонны, символизирующие опыт и рассудок. А вверху, на одной из мощных балок, поддерживающих деревянный потолок, начертаны слова: "Никто не станет великим без божественного вдохновения". 
    Молитва и работа совершаются у противоположных стен одного зала, ибо лаборатория алхимика служит для обоих этих занятий: слово "laboratorium" состоит из "labor" - "труд" и "oratorium" - "место для молитвы". Между двумя этими видами деятельности помещается отдых: в центре зала на столе сложены музыкальные инструменты и стоит чернильница с пером, приглашающая посвятить досуг литературным занятиям. Чтобы музыка не увлекла алхимика к чересчур мирским удовольствиям, на скатерти, покрывающей стол, начертано предостережение: "Священная музыка гонит прочь печаль и духов зла, ибо дух Иеговы радостно поет в сердце, исполненном святым ликованием". Среди столь многообразных занятий Кунрат-отшельник едва ли мог соскучиться. В своей роскошно обставленной лаборатории он находил обильную пищу для души и разума. Очевидно, одним из его достоинств была бдительность, ибо над входом в зал он поместил надпись: "И во сне бди". 
    Существовавшее внутри герметизма разграничение занятий становится очевидным и при взгляде на гравюру из "Musaeum Hermeticum" - "Герметического музея", сборника алхимических трактатов, опубликованного в 1625 году. Аббат, монах и философ обсуждают в библиотеке теоретические вопросы герметизма. Их одеяния и выражение лиц свидетельствуют о том, что переходить от теории к практике они не намерены. Рядом с библиотекой - алхимическая лаборатория. Ничто в этом помещении не располагает к научному или мистическому теоретизированию. Это место предназначено лишь для экспериментов. Бодрый старичок - эдакий новый Вулкан - с переброшенным через плечо тяжелым молотом усердно качает мехи, раздувая огонь. Алхимическая печь, изображенная в центре гравюры, - связующее звено между теорией и практикой. Трое философствующих адептов, погруженных в раздумья, не успели заметить, что произошло в реторте, стоящей на печи. Но один из них уже указывает своим коллегам на этот стеклянный сосуд, внутри которого появилась змея. 
    Эта миниатюрная рептилия, все еще посещавшая реторты алхимиков в 1625 году, ведет родословную от первых веков нашей эры, когда Павел предостерегал свою паству от опасностей и соблазнов гностицизма, от "духов обольстителей", "учений бесовских" и "лицемерия лжесловесников"(. Вспомним, что некоторые гностические секты поклонялись эдемскому змею, вложившему в сердце человека жажду познания. Этот змей, Уроборос, стал эмблемой алхимии. Мы обнаруживаем его уже в трактате Клеопатры "Хризопея", посвященном сотворению золота. Тело змея, наполовину светлое, наполовину темное, говорило адепту, что в материальном мире добро и зло, совершенство и несовершенство сущностно связаны друг с другом. Ведь материя - это Единое, или, как говорили алхимики, "Один есть все". На иллюстрации к книге Клеопатры эта аксиома начертана внутри кольца, образованного телом Уробороса. Подробнее ее излагает таинственная надпись, заключенная в три концентрических окружности в верхнем левом углу рисунка: "Один есть все, и все от него, и все в нем. Змей есть единый; у него два символа (добро и зло)...". 
    Гностики превратили злого эдемского змея в благого Уробороса. Уроборос же преобразился в алхимического дракона, а сочетание черного и белого цвета в его окраске получило химическую интепретацию. Такой дракон, "обитающий в лесу", изображен на прекрасной гравюре из книги Лямбшпринка "Философский Камень". 
     
    Он преисполнен яда, но лишен недостатков, 
    Как только увидит он яркое пламя солнца, 
    Он сеет свой яд повсюду, 
    И к небу взмывает так люто, 
    Что твари живой не найдется, чтоб перед ним устояла... 
     
    Из яда его родится целебное зелье. 
    Проворно он яд пожирает свой, 
    Кусая себя за отравленный хвост. 
    И тотчас из тела его наружу 
    Струится чудесный бальзам, 
    Исполненный дивных достоинств. 
    Громко ликуют тогда все мудрецы. 
     
    Для тех, кто не понял смысл этого образа, Лямбшпринк добавляет короткое прозаическое пояснение: "Ртуть осаждается, растворяется в своей собственной воде, а затем повторно сгущается". Но прежде чем с этим удивительным металлом, содержащим в себе "целебное зелье", можно будет сотворить чудо, нужно сперва убить дракона. 
     
    Мудрецы говорят, 
    Что есть в лесу дикий зверь, 
    Чья шкура черным-черна. 
    Если снесут ему голову, 
    То вся чернота исчезнет, 
    И станет он белоснежным... 
     
    Эту аллегорию, намекающую на изменение окраски ртути после определенной химической процедуры, Лямбшпринк поясняет одним-единственным словом: "путрефакция" (putrefactio), что означает "гниение". Гниение было первой стадией алхимического "делания". Дракона - ртуть - следует убить. "Принеси его в жертву, - сказано в манускрипте X века, 
    - сними с него шкуру, отдели плоть от кости, и ты найдешь то, что искал". Без операции гниения получить идеальное философское золото невозможно. 
    Это условие относится не только к трансмутации материи: мистик-алхимик, как мы уже видели, полагал, что аналогичное испытание должен пройти и человек. Чтобы достичь спасения и блаженства, необходимо прежде уничтожить в себе плотские страсти. Лишь победив черную Гидру в своем сердце, мистик очистится и чернота его уступит место белизне: 
     
    Лишь зверя чернота исчезнет черным дымом, 
    Ликуют мудрецы... 
     
    Подобные спекуляции снова возвращают нас к католическому мистицизму. Тело человека нечисто; Адамова плоть подвержена тлению. Но в каждом человеке скрыта частица плоти Спасителя. Из этого семени, упавшего в гниющую Адамову плоть, расцветает цветок жизни вечной. Нет спасения без греха; нет воскресения без смерти. Чтобы взойти к вечному свету, человек должен спуститься во мрак могилы. Или, по словам святого Павла, "то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет" (1-е Послание к коринфянам, 15:36). 
    Базиль Валентин, благочестивый монах XV века, в своей книге "Азот" иллюстрирует первую стадию алхимического процесса гравюрой, на которой изображен разлагающийся труп. Труп лежит внутри алхимического шара. Внизу, под шаром, "осторожно и с большим искусством" совершают свою работу холод и тепло. Вверху сияют солнце, луна и планеты, обозначенные астрологическими символами. Среди них - черный Сатурн, под эгидой которого проходит первый этап сотворения золота. Труп с надеждой приподнял голову к небесам; Черный Ворон "отделяет плоть от кости"; душа и разум, изображенные в виде белых птичек с человеческими головами, отлетели от тела с последним вздохом. 
    Евгений Филалет, герметический автор XVII века, описывает свои поиски чудесного сокровища, скрытого в гниющем трупе дракона. "Это сокровище - подлинное, - утверждает он, - но зачарованное магическим искусством Бога". Так Филалет возвращает магическую силу Богу, у Которого падшие ангелы некогда украли ее, чтобы потешить дочерей человеческих. Алхимический круг замыкается. В своей книге "Свет светов" Филалет рассказывает о своих скитаниях под землей в поисках философского камня. Следуя за некой женщиной (музой алхимика, или природой), он приходит в зал, где под алтарем лежит зеленый дракон (ртуть философов), обвивающий кольцами сокровище - золото и жемчуга. "Это не сон и не вымысел, но чистая правда. ... Над сокровищем восседало дитя и был начертан девиз: "Nil nisi parvulis" ["Только для смиренных"]". Комментируя этот образ, Филалет вторит адептам прошлых веков: адепт должен освободиться от всякой фальши и лжи, и сердце его должно стать сердцем ребенка. 
    Девиз "Nil nisi parvulis" и образ, описанный Филалетом, украсили экслибрис отставного офицера армии США Э.А.Хичкока. В 1865 году Хичкок опубликовал труд под названием "Заметки об алхимии и алхимиках", привлекший к себе немалое внимание. Выстраивая перед читателем парад цитат из древних алхимических трактатов, Хичкок берется показать, что единственным объектом алхимического "делания" был человек. "Истинные алхимики, - пишет он, - не гнались за мирскими богатствами и почестями. Их настоящей целью было привести человека к совершенству или, по меньшей мере, облагородить его. Согласно их теории, такое совершенство заключалось в неком единстве, в непосредственном чувстве единения человека с божественной природой, достижение которого можно уподобить разве что опыту, известному в религии как возрождение. Это совершенство или единство суть состояние души, обстоятельство бытия, а не просто обстоятельство знания". 
    Важность этого открытия трудно переоценить. Хичкок отрицает всякую вероятность того, что адепты производили какие-либо химические операции в прямом смысле этого слова, и утверждает, что все химические процессы, описанные в трактатах по алхимии, - это символы облагораживания самого человека, а не металлов. 
    Автор не разделяет этого убеждения, полагая, что мистическое созерцание без труда могло сосуществовать с алхимическими операциями. Однако импульс, который Хичкок дал психологическим и психоаналитическим исследованиям в области герметического искусства, принес богатый урожай. Возможно, мы не погрешим против истины, назвав этого одинокого вермонтского герметиста предтечей современной психологии. Зильберер в своих "Проблемах мистицизма" (Вена, 1914) часто ссылается на него. Гипотеза Хичкока о психологическом значении алхимии была подтверждена и развита в нескольких психоаналитических трудах, самой содержательной из которых стала работа К.Г. Юнга "Психология и алхимия", опубликованная в 1944 году. 
    

4. Принципы алхимии и Философский Камень

    Какова же была теоретическая база алхимических опытов? В основе всей алхимической системы лежали две теории: теория строения металлов и теория порождения металлов. Металлы, по мнению алхимиков, состояли из различных веществ, и в каждом из них обязательно содержались сера и ртуть. Сочетаясь в различных пропорциях, эти вещества образовывали золото, серебро, медь и т.д. Предполагалось, что в золоте доля ртути велика, а доля серы - мала; в меди же, например, оба эти ингредиента содержались примерно в равных количествах. Олово представляло собой несовершенную смесь из малого количества "загрязненной" ртути и значительной доли серы, и так далее. 
    Все эти умозаключения изложил в VIII веке арабский алхимик Гебер. Он же заявил, что, согласно древним адептам, путем известных операций можно изменять состав металлов и тем самым преображать один металл в другой. Эта теория порождения металлов формулировалась в средневековых алхимических трактатах довольно четко. Процесс, происходящий в алхимическом сосуде, уподоблялся процессу порождения животных и растений. Так, чтобы произвести на свет тот или иной металл, необходимо было приобрести его семя. 
    Такого понятия, как неорганическое вещество, для адепта алхимии не существовало: с его точки зрения, каждое вещество было живым. Жизнь веществ находилась под тайным влиянием звезд - безмолвных мастеров, неторопливо ведущих металлы к совершенству. Несовершенное вещество мало-помалу преображается и в конце концов становится золотом. Отдельные герметисты, которым удалось постичь символ змеи, кусающей свой хвост, утверждали, что природа работает безостановочно и что идеальная субстанция претерпевает новые трансформации, возвращаясь к состоянию неблагородного металла. Цикл изменений вечно повторяется. 
    Однако все это были лишь гипотезы, и для подтверждения их необходимо было провести успешную трансмутацию. Начиная с XII века алхимики стали утверждать, что для трансмутации необходим некий агент-реактив. Этот агент называли по-разному: философским камнем, философской пудрой, великим эликсиром, квинтэссенцией и т.д. Соприкасаясь с жидкими металлами, философский камень должен был превращать их в золото. Описания этой чудотворной субстанции у разных авторов различны. Парацельс характеризует ее как твердую и темно-красную; Беригард Пизанский говорит, что она окрашена в маковый цвет; Раймунд Луллий уподобляет ее окраску цвету карбункула; Гельвеций уверяет, что держал ее в руках и что она была ярко-желтого цвета. Все эти противоречия примиряет арабский алхимик Халид (вернее, автор, писавший под таким псевдонимом): "Этот камень объединяет в себе все цвета. Он белый, красный, желтый, небесно-голубой и зеленый". Так было достигнуто соглашение между всеми философами. 
    Философский камень не только может трансмутировать металлы, но и обладает другими чудесными свойствами: он способен исцелить любую болезнь и продлить человеческую жизнь далеко за пределы, поставленные природой. В такие же достоинства философского камня верили алхимики Дальнего Востока. Были свои адепты алхимического искусства и в Китае, задолго до того, как эта оккультная дисциплина зародилась на Западе. В этой книге мы не намерены подробно вдаваться в сложные проблемы индийской и дальневосточной магии, но обойти стороной китайскую алхимию невозможно, ибо она, судя по всему, повлияла на развитие алхимии западной. 
    Китайцы считали золото бессмертной субстанцией и верили, что если человеческий организм усвоит его, то также станет бессмертен. Проблема заключалась в том, чтобы создать такое "чудотворное целебное снадобье", ибо обычное золото, даже измельченное в порошок, не усваивалось. Китайцы стремились найти новый способ обработки золота, не связанный с физическим расщеплением его на мелкие частицы. Они надеялись, что золото путем растворения удастся преобразовать в чудесную пудру, золотую пыль, которая при поглощении "распространится облаком тумана, словно ветер, влекомый дождем", по пяти главным органам человеческого тела. Получить такую пудру можно было лишь посредство алхимических операций. Это универсальное лекарство, "хуаньтань", должно было освободить своего владельца от всех земных страданий. Оно вырастит новые зубы, оно покроет лысину старика густыми темными волосами и вернет девственность и здоровье его больной жене. 
    "Подобное порождает подобное" - это старая аксиома симпатической магии: самый совершенный металл, не подверженный порче, порождает бессмертие и совершенство. Китайский алхимик пользовался в своей работе магическими формулами и верил в благотворное влияние звезд на разнообразные и трудоемкие алхимические процедуры, к которым прибегал. 
    Китайцы, в отличие от европейцев, верили в то, что великой магической силой обладает не только настоящее, но и искусственное золото. Из киновари и прочих веществ восточные адепты пытались создавать сплавы, похожие на золото. Чтобы достичь бессмертия, достаточно было регулярно есть из посуды, сделанной из такого сплава. Но великий Вэй Боян (ок. 100 - 150 гг. н.э.) не довольствовался искусственными заменителями золота. Легенда гласит, что ему удалось изготовить настоящее золотое снадобье. Вместе со своим учеником Ю он достиг бессмертия; бессмертной стала и собака мудреца, съевшая остатки чудотворного эликсира. Китайцы стремились "всего-навсего" к омоложению и вечной жизни, и идея философского золота была им незнакома. Алхимическое искусство возникло у них приблизительно в 100 - 150 гг. до н.э., когда на Западе оно еще было неизвестно. 
    На Западе же главной целью алхимиков была трансмутация металлов, а самой насущной проблемой - вопрос о соотношении исходного металла и золота, получаемого "на выходе". Иоганн Кункель (1630 - 1703), ставший адептом алхимического искусства, когда оно уже клонилось к упадку, и занимавшийся, по сути, не столько алхимией, сколько химией, скромен в своих оценках. Он полагает, что неблагородный металл при соприкосновении с философским камнем даст лишь вдвое большее количество золота. Но англичанин Гермспрейсер верил, что на выходе золота получится в пятьдесят раз больше, чем исходного вещества. Роджер Бэкон заявлял, что металл, преобразившись, умножится в сто тысяч раз, а Исаак Голландец и вовсе довел эту цифру до миллиона. Подсчитав, во сколько раз умножится металл при трансмутации и получив поистине астрономические цифры, Луллий восклицает: "Будь ртути достаточно, я мог бы превратить в золото целый океан!". 
    Вот какие чудотворные силы таились в философском камне. Но в чем заключалась его сущность? Мог ли он представлять собой составное вещество сродни тем священным камням, которые производили древние египтяне? Маловероятно. Египтяне действительно изготовляли "магические" камни, которые затем становились объектами поклонения. Эти камни наделялись сверхъестественным могуществом, как мусульманская Кааба. Плутарх сообщает, что Кифи, священный камень египтян, состоял из многих веществ - из золота и серебра, а также из "хестеб" и "мафек" (синего и зеленого камня). Другие авторы перечисляют различные металлы и минералы, сплавлявшиеся для получения вещества, которому поклонялись в городе Эдфу: это были золото, серебро, "хестеб", "хенем", "мафек", "хертес" и "несенем". Какие минералы обозначались этими названиями, неизвестно, а качества сплава еще более загадочны. Но Кифи был священным предметом, а следовательно - магическим. 
    Философский камень также заключал в себе чудесные свойства, которые можно назвать магическими. Вот как говорит об этом Агриппа: "Одного тела для операции недостаточно. Поэтому все знаменитые поэты и философы утверждают, что мир и все небесные тела должны иметь душу, а также и разум; так, Марк Манилий в своей "Астрономии для Августа" поет о том, что 
     
    Плотским миром великим, что в формах разнообразных 
    Воздуха, тверди земной, морей и огня предстает, 
    Правит душа божества, божество надо всем 
    Царствует мудро... 
     
    ...А Вергилий, обильный философской мудростью, поет так: 
     
    Землю, небесную твердь и просторы водной равнины, 
    Лунный блистающий шар, и Титана светоч, и звезды, - 
    Все питает душа, и дух, по членам разлитый, 
    Движет весь мир, пронизав его необъятное тело. 
    Этот союз породил и людей, и зверей, и пернатых, 
    Рыб и чудовищ морских, сокрытых под мраморной гладью. 
    Душ семена рождены в небесах и огненной силой 
    Наделены - но их отягчает косное тело. 
     
    О чем еще могут говорить эти стихи, как не о том, что мир должен не только обладать духом-душой, но и быть сопричастным божественному уму; и что изначальное достоинство, сила всех низших вещей, зависит от мировой души? Все платоники и пифагорейцы, Орфей, Трисмегист, Аристотель, Теофраст, Авиценна, Альгазель и все перипатетики признают и подтверждают это...". 
    Не только Агриппа, но и все ученые на протяжении многих веков признавали, что вселенная состоит из четырех элементов - огня, воды, земли и воздуха. Однако существует еще и пятый элемент - квинтэссенция, пронизывающая весь мир, проникающая и в надзвездные сферы, и в подземные недра. Это и есть душа-дух мира, одухотворяющая все тела. Правда, ее "отягчает косное тело", она невидима и несвободна. Но она вездесуща, и в руках того, кому удастся освободить пятый элемент от материи, окажется великая творческая сила, которой Бог наделил материальный мир. Древние богини роста и плодородия, такие как Исида, были для алхимика не более чем эмблемами квинтэссенции, порождающей силы, заключенной в философском камне. 
    

 

5. "Vas insigne electionis"

    "Счастье не во множестве, но в честности немногих..." 
    Вильям из Коншеза 
     
    Согласно Хичкоку, семь ступеней алхимического процесса описаны адептами более или менее ясно и доступно. Однако есть одно исключение: абсолютным покровом тайны окутан вопрос о том, в каком сосуде должен происходить процесс. Как мы уже знаем, Хичкок предположил, что именно сосуд и служит ключом к тайне обретения сокровища и что таковым сосудом является сам алхимик. Адепт XVI века Дени Захер рассказывает в своих "Мемуарах", как парижские алхимики тщетно искали правильное вместилище для философского камня: "Один работал со стеклянными ретортами, другой - с глиняными сосудами, прочие - с бронзовыми вазами, с горшками, бочками, кувшинами и кружками из меди, свинца, серебро или золото". Ни один из них не преуспел. 
    Гипотеза Хичкока о процессе очищения, ведущем к мистическому союзу с божеством, напоминает гностическое таинство брачного чертога, высочайшее духовное достижение в учении валентиниан: верующий удостаивается созерцания божественного брака Софии с Сотером (Спасителем) и сам соединяется с собственным ангелом по образцу этого небесного бракосочетания. Чтобы достичь совершенного единства, необходимо сочетать порождающий, активный, мужской элемент с питающим, пассивным, женским элементом. Мы уже упоминали, что алхимики считали солнце олицетворением мужского принципа: его теплота и сияние воспринимались как проявления мужского начала, ибо жар и сухость традиция классифицировала как мужские качества. Луна же была воплощением женского принципа, ибо она излучала только тот свет, который воспринимала от солнца. Таким образом, луна - это вместилище, сосуд и материнское чрево; прибывание ее в период от новолуния до полнолуния ассоциировалось с беременностью. 
    Среди алхимических аллегорий часто встречается образ бракосочетания солнца и луны, прототипов двух полов. Любопытная гравюра из трактата Михаэля Майера "Химические тайны природы" (1687) изображает солнце и луну, которые соединились в объятии перед пещерой, символизирующей алхимический сосуд. Пояснение к этой гравюре гласит: "Он зачинается в воде и рождается в воздухе; приняв красный цвет, он идет по воде". Отпрыск солнца и луна - красный философский камень, парящий над жидкостью в тигле. Еще одна эмблема философского камня - андрогин (полумужчина-полуженщина, наполовину солнце, наполовину луна), держащий в руках философское яйцо, которое, как и змей, символизирует вселенную. 
    Алхимическая печь тоже служит символом упомянутого союза. Не случайно этот аппарат именовали космическим горнилом. Разве он не воспроизводил жизнетворный процесс, представавший взору адепта в глубинах космоса? На рисунке Клеопатры, древнейшем в своем роде, уже четко отражено разделение функций двух начал. Изображенная внизу печь, податель тепла, символизирует мужское начало; расположенная вверху реторта - женский элемент. Из сосуда, стоящего на огне, "семя" переходит в верхнее вместилище. Здесь оно охлаждается, сгущается и разжижается. Еще отчетливее эта "схема бракосочетания" обнаруживается на более поздних гравюрах, где печь и выпуклые сосуды представлены в образе супружеской четы. Три миниатюрные реторты - потомство этого брака - как бы сосут материнскую грудь. 
    

 

6. Герметические тайны

    "Им доставляло удовольствие выражаться фигурами, символами и аналогиями, дабы понять их мог только рассудительный, набожный и просвещенный" 
    Синезий 
     
    Некоторые алхимики сокрушаются по поводу того, что высказываются в своих сочинениях чересчур ясно, открывая больше дозволенного и тем самым профанируя священное искусство. Неосторожный мог быть изгнан из круга избранных и осужден на вечные беды. Однако заметить подобную неосторожность читателю алхимических трактатов нелегко. Прилежный ученик, уловив смысл того или иного высказывания, тут же принимался за поиски другого, еще более глубокого смысла, заключенного в этой новооткрытой истине. Он мог всю свою жизнь посвятить изучению подобных тайн, так и не добравшись до дна этого зачарованного колодца. Но поскольку воображение неустанно влекло его все к новым и новым чудесам, герметический философ несомненно находил удовольствие в таких штудиях. Нетрудно понять, почему алхимию именовали "искусством": для успешного ее освоения нужны были богатое воображение и умелые руки. Цель ее заключалась в создании философского золота. Преуспевали в этом лишь немногие, но и тот, кто терпел неудачу, не считал свои усилия тщетными. Каждодневные раздумья и эксперименты сами по себе несли адепту тайное, непонятное прочим блаженство. Им приятно было иметь дело с разнообразными веществами и инструментами, приятно было поддерживать огонь в печи и наблюдать за ходом процесса. Им доставляли удовольствие ученые беседы с коллегами, посвятившими себя тому же искусству. Многие адепты, по-видимому, ценили путь к совершенству выше, чем достижение поставленной цели. 
    Когда же в тигле наконец появлялось золото, спокойной жизни алхимика приходил конец. Радость его омрачалась опасениями. Сильные мира сего слишком хотели заполучить в свои руки чудотворное средство, которое наполнило бы опустевшую казну. С помощью философского камня они подчинили бы всех своих соседей и провернули бы любые черные дела. Именно это и пугало избранных. Монархи обхаживали мастеров алхимического искусства до тех пор, пока те не объявляли, что не откроют им своих тайн. Тогда адепта бросали в темницу, подвергали пыткам и казнили. Алхимики терпели боль и шли на смерть, но оставались непреклонны. Эти неизлечимые эгоцентрики готовы были на мученичество, лишь бы не признать, что все их труды были напрасны и все их золото - не более чем иллюзия. 
    Из-за всех этих опасностей и из страха перед профанацией алхимики и прибегали к туманному, загадочному стилю, который мы продемонстрируем здесь на нескольких примерах. В книге Абрахама Лямбшпринка "О философском камне" есть гравюра, изображающая двух рыб "без плоти и кости, плывущих в нашем море". Лямбшпринк рекомендует сварить этих рыб в собственном соку; тогда они превратятся в море, "неизмеримые просторы которого не поддаются описанию". Эти рыбы, - поясняет Лямбшпринк, - суть душа и дух, а море - тело. Будучи "сваренными", т.е. алхимически очищенными, эти "рыбы" достигнут неописуемого блаженства. Лямбшпринк добавляет, что эти две рыбы в действительности суть одно. Далее смысл этих слов становится ясен. 
    На следующей иллюстрации в книге Лямбшпринка изображены единорог и олень, прячущиеся в лесной чаще. Единорог - это дух, олень - душа, а лес - тело. 
     
    Мудрецы говорят правдиво, 
    Что есть в том лесу два зверя; 
    Первый славен, прекрасен и быстр, 
    Великий и сильный олень; 
    А второй зверь - единорог. 
     
    Оба скрыты они в лесу, 
    Но достанется счастье тому, 
    Кто поймает их. 
     
    Следующая иллюстрация Лямбшпринка и сопроводительный текст к ней дают представление о том, что следует делать, после того как эти два "зверя", душа и дух, будут пойманы. 
     
    Мудрецы учат нас неложно: 
    Два могучих льва - лев и львица 
    Рыщут в темной, мрачной долине. 
    Мастер должен поймать их, 
    Хоть они и быстры, и свирепы, 
    И с ужасным и диким нравом. 
    Если кто умом и смекалкой 
    Их заманит в ловушку и свяжет 
    И введет в тот же лес дремучий, 
    О таком справедливо и честно 
    Скажем мы: заслужил он по праву 
    Похвалу и честь перед всеми, 
    Ибо мудростью превосходит 
    Умудренных в делах мирских. 
     
    Два льва - это снова символы души и духа. После того, как они будут пойманы, - говорит Лямбшпринк, - "следует объединить их в их собственном теле". Когда человек достигнет совершенства, его душа и дух должны слиться воедино. 
     
    ...В том лесу есть гнездо, 
    А в гнезде том - птенцы Гермеса; 
    Первый вечно стремится к небу, 
    А второй и в гнезде доволен; 
    Но покинуть гнездо не дано им, 
    Их связуют, как мужа с женою, 
    Неразрывные узы брака. 
    Так и мы всечасно довольны, 
    Что орлицу мы держим крепко, 
    И за то восхваляем Бога. 
     
    Дух стремится к Богу, но его удерживает тело. Точно так же ртуть должна многократно подвергаться возгонке: "устремляться к небу" и "возвращаться в гнездо", пока наконец не будет достигнуто состояние фиксации. Алхимик продвигается к своей цели медленно, как улитка. Дух и тело должны слиться воедино в гнезде, т.е. в сердце. "Ритор стал консулом". 
     
    Да, я был родом незнатен, 
    Пока не поднялся высоко. 
    Достичь горделивой вершины 
    Судили мне Бог и природа. 
     
    Мастер сумел отделить душу и дух от тела, с которым они были слиты. Теперь он познал себя! Душа и дух, юный король и крылатый старец, взошли на вершину горы-тела. Но еще не разрешен конфликт между отцом (телом) и сыном (душой). Сын тоскует по отцу, и отец не может жить в одиночестве. Должен быть заключен новый союз. Дух объединит душу и тело и не покинет их во веки веков. "Когда сын входит во дворец своего отца, дворец наполняется радостью". И наконец свершается мистическое единение. 
     
    Мой сын, без тебя я был мертв, 
    Я жил в бесконечном страхе.

 

   Ты вернулся, и я оживаю, 
    И грудь моя полнится счастьем. 
    Но лишь сын в дом отца вошел, 
    Как отец прижал его к сердцу 
    И на радостях проглотил... 
     
    По завету Гермеса Трисмегиста, сын взошел на небеса и, "восприняв силу высших областей мира", снова спустился на землю. Последняя из приведенных аллегорией Лямбшпринка означает, что отец и сын объединяются в духе, "дабы пребыть так вовеки". 
    Здесь в обратном порядке разворачивается библейская история пришествия и вознесения Христа: сын возвращается на землю, чтобы вечно пребывать на ней. Гермес Трисмегист утверждает: что наверху, то и внизу. Однако земные события следует понимать не как точную копию небесных, а как их зеркальное отражение. Мудрец и ученый беседуют под древом познания, ветви которого - солнце, луна и планеты. Верхний треугольник - это душа, дух и тело вселенной. Нижний треугольник изображен перевернутым. Три вещества, обозначенные символами в его углах, олицетворяют тройственную природу человека. Базиль Валентин, в книге которого приведена эта гравюра, помещает планету Меркурий( на вершину древа и отмечает его восьмиконечной звездой (в отличие от других планет, обозначенных семиконечными звездами). Восьмилучевую звезду в качестве эмблемы мы находим еще в трактате Клеопатры. Восьмерка напоминает гностическую огдоаду - группу из восьми верховных небесных сил, фигурирующую в системах Василида и Валентина. Согласно Плутарху, это число - символ вселенной; Плутарх сообщает, что в основе пифагорейского космоса лежит удвоенная четверка. Говоря о восьми небесных сферах, окружающих Землю, Тимофей вспоминает древнюю поговорку: "Восемь - суть всё". Эратосфен (276 - 196 гг. до н.э.) объявляет, что восьмерка суть "два полюса каждого из четырех элементов, создающие устойчивость - химическую, например, или умственную". 
    Герметическую картину мира можно обрисовать на основе схемы, разработанной Томасом Нортоном (ум. в 1477 г.), которая, как иногда предполагают, является не только планом вселенной, но и чертежом идеальной алхимической печи. Ее топка - Сатана, нижний прямоугольник, заключающий в себе хаос, бездну, тьму и т.п., то есть, согласно Библии, мир до начала творения. Царство Сатаны венчает треугольник, символизирующий сотворенный мир. Он разделен на четыре малых треугольника, обозначающих землю, воду, воздух и небеса. В центре большого треугольника находится человек. Он расположен посередине между бездной и небесами, поскольку его душа и дух сопричастны божеству. Вершина большого треугольника достигает божественных небес, названных "mundus archetypus" ("архетип мира"). В центре небес размещен Бог - бесконечное благо. Конечное благо представляют собой нижние трехчастные небеса. Это небо ангелов, небо природных стихий и небо эфира, концентрическими окружностями охватывающие четырехчастный треугольник сотворенного мира. Углы треугольника - это сера, соль и ртуть (тело, душа и дух). Иерархическая структура вселенной на этом плане подобна "архитектуре мира" древних египтян, персов и вавилонян. 
    Трактат Нортона начинается так: 
     
    Удивительнейший магистерий и архимагистерий - тинктура [философский камень] священной алхимии, чудесной науки тайной философии, единственный в своем роде дар, ниспосланный человеку по милости Всемогущего, дар, который люди обретали не трудами рук своих, но лишь через откровение - и через наставления учителей. Его нельзя ни купить, ни продать; он вручается единственно по милости Бога достойным людям и совершенствуется долгими трудами и течением времени. 
     
    Ни в чертеже Нортона, ни в тексте его трактата мы не найдем ничего, помимо общих мест. Здесь нет никаких предположений о том, как должен протекать процесс изготовления философского камня. Перед нами одни лишь аллегории - и никаких сведений о весах ингредиентов, промежутках времени, температурном режиме и прочих технических параметрах. Подобные "мелочи" адепту предстояло выяснить самостоятельно. Если он терпел неудачу, то мог пере

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.