Буддизм и христианство

Среди великих вопросов, волнующих в современное человечество вопрос религиозный занимает место не последнее, - во всяком случае, более значительное, чем в прошлом столетии, когда просвещение и рационализм, оставляя после себя бесцветный осадок нравственных учений, грозили испарить христианство в общее гуманитарное учение. В наши дни христианство укрепляется новыми силами, и в то время как колоссальный успех сочинений Drummond'а свидетельствует о чрезвычайном распространении интереса к обще религиозным вопросам, ортодоксальный протестантизм, во главе со Штекером (Stöcker'ом) и его приверженцев, смело приступает к разрешению величайшего и труднейшего вопроса нового времени, вопроса социального, с чисто христианской точки зрения - попытка которой нельзя отказать в великой будущности, особенно, если принять во внимание, с каким благодетельным, успехом евангелическое духовенства в Англии, руководимое идеями Kingsley и Maurice'а. уже теперь работает над разрешением этого вопроса.

Какое громадное жизненное значение имеет христианство, сколько жизненной силы в нем, это доказывает нам именно наше время. Оно показывает нам, в каком заблуждении находятся люди, думающие, что христианство скоро навсегда исчезнет и место его займет "ratio", чистый разум. С какою мощью именно теперь очень часто проявляется потребность в религии и влечение к христианству среди людей, и в кружках, где эти вопросы казались давно уже решенными, а поконченными.

Тем не менее, наш век следует назвать в значительной степени рационалистическим. Чрезвычайно велико все еще число тех, которые остаются чужыми. Как христианству. Так и всякой другой религии. В недрах самой христианской церкви мы замечаем течение, направляющееся опять и опять же рационализму, то радикально и поэтому с разрушающей силою, то в умеренной форме. Вне христианства же среди самого большего числа тех, которые с христианством и верой в возможность чудесного навсегда покончили, многие мечтают о религии будущего, в большинстве случаев заимствовали свои характерные черты от буддизма. Да, начинает развиваться некоторый род современного буддизма, уже имеющий своих вдохновенных проповедников, как Ф. Щульце (Th. Schultze) и К. Е. Нейман (Karl Eugen Neuman)¹, основавших среди христианского мира буддийские общины, и уже возбудивший в христианских кружках серьезную заботу и, опасения. Это направление ищет и находи обыкновенно свою опору в бесспорно гениальном, сродном индийским мыслителям в находящемся под влиянием их, А. Шопенгауэре, самом популярном философом нашего времени². Буддизм, так доказывают приверженцы этого направления, проповедует нравственность, по крайней, мере, настолько же чистую, как и христианская, но не претендует при этом на веру в чудеса и потому весьма способен составить религию современного просвещенного человека. Что в христианстве имеется великого и доброго, это мы находим и в буддизме; но последний вместе с тем совершено рационален³. По этому в великой борьбе будущего, буддизм победит вытеснит христианство. Так проповедуют эти апостолы⁴.

При серьезности и высоком значении этого вопроса полезно будет поставить для сравнения буддизм и христианство друг подле друга, взвесить их ценность и проверить, что имеется между ними общего и в чем они друг от друга различаются⁵.

Вопрос этот так велик и он ведет так далеко, что, казалось бы, неудобным делать его предметом публичной лекции, и я охотно сознаюсь, что я только с трудом, решился прочитать ее. В рамках краткой лекция ведь можно характеризовать предмет лишь в самых общих чертах, и если бы я имел достаточно свободного времени, а предпочел бы, конечно, написал на эту тему книгу. Но меня так часто вызывали высказаться публично именно относительно этого вопроса, что я, наконец, все-таки согласился, основываясь на убеждении, что характеристика, проведенная хотя бы и в самых общих чертах, может способствовать, по крайней мере, подготовки разрешения этого вопроса.

I

Тот, кто вырос в недрах христианской церкви, кто знаком с основами религии Христа Спасителя и ее историей, знакомясь с буддизмом, обыкновенно поражается бросающимся в глаза многообразными чертами сходства с христианством. Это не обычное язычество, встречаемое нами у греков, римлян, древних германцев и у других; здесь мы чувствуем веяние совершенно иного духа, часто очень странно напоминающего нам христианство. Чтобы уяснить это нужно привести лишь одно слово из проповеди Будды, и вы сейчас же меня поймете. Говоря о своем учении, проповедник произносит: "Как великое море, ученики мои, проникнуто только единым вкусом, вкусом соли, также, ученики мои, и учение это и эти установления проникнуты лишь единым вкусом, вкусовом спасения ⁶ Спасение, - вокруг этого, действительно, движется здесь все: это альфа в омега, основная мысль, ядро в цель учения Будды, также как и в христианстве, все движется вокруг спасения; и как христианам Христос является Спасителем, так буддистам Будда проповедует благодать и спасение.

Как странно нам слышать Будду; восторженно возвещающего в своей первой большой проповеди, в роще Газелей, близ Бенареса, один раз за другим: "Откройте уши, монахи, спасение от смерти найдено."⁷ И если к этому вам прибавляют, что Будда после великой: борьбы победил Мару (Mara), князя смерти, который вместе с тем и князь тьмы и зла, князь ада - не напоминает ли это нам торжествующее слово Писания: "Поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало?" (1 Кор. 11:55-56). По вере христиан, Иисус Христос победил ад, дьявола и смерть; по вере буддийской - ад, дьявола и смерть побеждены Буддою!

Уже вся история возникновения, и развития буддизма отношение его к вере и учению индийской старины, также как и тенденция, с которою он впоследствии приступил к своим великим победам, очень странно напоминают вам историю возникновения и развития христианства, отношение его к вере и учению иудейской старины и его победоносное, все покоряющее шествие.

Буддизму предшествует в Индии время Вед и Браман, время подчинения мертвенным церемониям, - время, когда совершенное по всем правилам жертвоприношение считалось последним заключением мудрости - так же, как и появлению Иисуса Христа в народе, из которого он происходит, предшествует время закона, торжеств церемоний, прямого, буквального подчинения Моисеевым заповедям. Там браманы, толкователи Вед и приносители жертв, здесь жрецы и левиты, фарисеи, законники являются безусловными духовными властителями.

Из стремления к чему-то высшему и лучшему, из глубокой жажды спасения порождается буддизм, и после времени жертв в подчинения церемониям следует время, когда повсюду проповедуется спасение; также как и с появлением Христа, проповедь Евангелия спасения сменяет время закона.

И далее: браманизм был строго индийско-национален, также как и иудейство было строго национально-еврейским. Буддизм же претендует на роль всемирной религии в большом стиле, как и христианство; он интернационален и космополитичен, как и христианство. Как Христос посылает учеников Своих и говорит: "Идите по всему миру и проповедуйте евангелие всей твари", так и Будда посылает своих приверженцев возвестить всему миру, всем народам об искуплении и спасении, которое не может и не должно быть ограничено одним народом. И слово его исполнилось в самых обширных размерах. Ученики после его смерти собирают изречения и учения Будды, описывают его жизнь и деятельность, великие соборы следующих столетий, очень удобно сравниваемые с первыми христианскими соборам, - окончательно устанавливают учение и составляют канон священных писаний. И посланцы буддийского Евангелия идут по всем странам и ко всем народам Азии и научают их доброму закону, учению Будды и в наши дни около трети всего человечества следует этому учению, также около трети следует и Христу и Его учению.

Никто, кто намеренно не закрывает своих глаз, не может не видеть величавости этого развития буддизма, никто не может отрицать громадного прогресса, знаменуемого этой, религией, по отношению ко всему тому, что предшествовало ей не только в Индии, но и в других странах.

Прогресс этот, прежде всего, лежит в области нравственной и здесь именно соприкосновение буддизма с христианством более всего бросается в глаза.

Иисус Христос говорит в Нагорной проповеди, в которой Он противопоставляет Свое учение тому, что "сказано древними": "Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; « и далее: "Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас" (Матф. 5:38-39, 43-44).

Если охарактеризовать древнеиндийскую мораль Вед и Браман вкратце, то нельзя сделать это лучше чем словами: "око за око и зуб за зуб!" и "люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего". Вот дух, преобладающий здесь всюду. Древние ведические книги, прежде всего Яджур-веды и Браманы преподают целый ряд жертвоприношений, не имеющих иной цели, как повредить врагу и сопернику, лишит его благосостояния, пищи, и силы совершенно уничтожит его. Таким образом, против врага выступают не только с оружием, силой и хитростью, но даже и со священными жертвоприношениями⁸.

Другим совершенно духом веет от проповеди Будды. Здесь говорится: "если кто-нибудь тебя обидел, ударил, ограбил, или же как-нибудь повредил тебе: и отнесся к тебе враждебно - прости ему то, что он сделал тебе и не допускай в свое сердце ни вражды, ни ненависти!" Так, говорится уже в начале Дамапады, этого сборника изречений, который, согласно индийскому преданию, принадлежат самому Будде: 
"Он оскорбил меня и бил! Ограбил, победив меня! 
Кто мыслью этой занялся, тот не минует и вражды 
Он оскорбил меня и бил! Ограбил, победив меня! 
От мысли этой откажись, исчезнет с нею и вражда. Вражда не победит вражды и в ней покоя не найти; 
Зато в незлобии покой - вот вечный вам даю закон".

И это изречение "всесовершеннейший лев из рода Сакия" объяснял, как говорят, поучительной притчей о царе Долгострадальце и сыне его Долгожители.

Царь Долгострадалец этими словами поучает сына своего прощать врагам. Самого его побеждает, при помощи измены, его враг Брамадата, пленит его вместе с женою, заковывает в цепи и присуждает к четвертованию за городом. Когда сын встречает несчастных родителей своих, идущих, по городу, связанными, к лобному месту, то кроткий отец преподает ему это учение, проповедующее прощение вины. И когда впоследствии судьба устраивает, что враждебный царь, утомленный охотой, засыпает, склонив голову на колени принца Долгожители, и в принце пробуждается желание схватить меч и заколоть убийцу своих родителей, то он вспоминает слова, слышанные им от умирающего отца. Трижды приступает к нему жажда мести, трижды он превозмогает ее, памятуя слова отца своего. Проснувшемуся царю, он сообщает все происшедшее и тот, тронутый, отдает ему все, что владел отец его, войско, землю, сокровища и запасы и ко всему этому свою собственную дочь. Великая идее прощения даже самой тяжелой несправедливости покорила его жестокое "враждебное сердце.

Еще трогательнее история принца Кунала, рассказанная хотя и не самим Буддою, но выражающая, в форме столь же прекрасной, как и характерной, отношение буддизма к совершенному преступлению, к врагам и противника. Герой ее, Кунала с прекрасивыми глазами, сын великого буддийского царя Асоки, жившего в середине третьего столетия, по Р. X. и соорудившего в разных частях Индии знаменитые так называемые "столбы закона", покрытые надписями, в которых царь высказывает свою принадлежность к доброму учению Будды - к слову сказать, надписи эти древнейшие из всех, известных нам индийских. Принц Кунала живет вдали от шума двора, размышляя о том, как все в этом мире преходяще. И вот случается так, что одна из супруг отца его⁹ возгорается преступной любовью к прекрасному юноше. Как жена Потифара она старается соблазнить его, как Иосиф он противостоит соблазну. Тогда она воспламеняется диким, гневом; она устраивает, что его отсылают в отдаленную провинцию, а вскоре там получается, подделанный царицей и якобы исходящий от царя, приказ вырвать у юноши его прелестные глаза Ужасное совершатся. Кунела терпеливо переносит страшные мучения, в, то время как народ окружает его, плача и жалуясь. У ослепленного же, теперь иже озаряются очи духовные. Он узнает, что царица была виновницей этого приказания, но он говорит: "Пусть наслаждается еще долго счастьем, жизнью и властью даровавшая мне столь великое благо!" Нищим он приходит, вместе с женой своей, в столицу и перед дворцом царя он поет песню. Царь, услышав голос Куналы, и тронутый глубоко, призывает слепого нищего. Тогда все открывается. Обуреваемый скорбью и гневом, царь хочет казнить виновную жену. Но Кунала просит за нее падает к ногам отца и умоляет его помиловать виновную: "О царь, восклицает он, я не чувствую боли и не смотря на жестокость, совершенную надо мною, я не ощущаю пламени гнева. В сердце моем одно лишь благоволение к матери моей, приказавшей ослепить меня. Как слова мои правдивы, так да буду глаза моя такими, какими были они прежде!" И, о чудо, глаза его воссияли прежней красотою¹⁰.

За презренную мучительницу свою просит и молит здесь индийский царевич, как будто бы образ Христа уже был перед его глазами...

Во всей нравоучении христианства нет ничего, что было бы величественнее, возвышеннее и характернее для него, как заповедь: "любите врагов своих!" Ничто не казалось язычникам, к которым проникало христианство, столь новым и неожиданным, как это требование; не многое, в возгоревшейся затем борьбе между язычеством и христианством, играет столь значительную роль. Ясной звездою светится заповедь эта, запечатленная кровью Иисуса Христа, впереди победоносного шествия христианства. И как сходно с нею учение, провозглашенное, еще за несколько столетий до рождения Господа, Буддой и буддистами!

Блаженны кроткие, - эти слова Христа все снова слышатся нам из проповеди Будды и его учеников; дух кротости, миролюбия и милосердия проникает учение сына Саки. Оставить всякую ссору и борьбу, как часто слышится там это увещание!

"Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду", говорит Христос в Нагорной проповеди (Матф. 5:22.); и Будда говорит в словах правды (222-224): 
"Кто гнев, как колесницы бег, смиряет мощною рукой, 
Тот правит, а другие все - они лишь держат поводья. 
Незлобьем - гнев и даже зло всегда добром ты побеждай; 
Скупых дарами покоряй и вечной истине Всегда лишь правду говори, смиряйся, бедным помогай: 
Три правила - исполни их, и близок будешь ты к благам".

"И даже зло всегда добром ты побеждай!" - Не напоминает ли это слово Будды, опять очень странным образом, слово апостола Павла в послании к Римлянам (гл. 12:21): "Не будь побежден злом, но побеждай зло добром!"

Первейшая и главнейшая из пяти буддийских заповедей: не убивать живого существа, и заповедь эту сам. Будда комментирует следующими словами: "Монах не должен убивать живых существ; он воздерживается от умерщвления живых существ. Он не поднимает трости; он складывает оружие. Он жалостлив и милостив: с любовью заботится он о благе всех живых существ. Это часть его благочестия". Об этом изложении и объяснение уже Ольденберг говорят, что оно близко к христианскому пониманию заповеди, "сказанной древним": "не убий"¹¹.

Христос говорит в Нагорной проповеди (Матф. 7:1, 2): "Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, [таким] будете судимы; и какою мерою мерите, [такою] и вам будут мерить".

Это напоминает нам несколько слова Будды, которыми начинается десятая глава Дамманады (129, 130): 
"Боятся наказанья все, боятся смерти также все; 
"Он - как и я!" так думай ты, и не суди. 
Боятся наказанья все, и любит каждый жизнь свою; 
"Он - как и я!» так думай ты, и не суди."

К этому я должен, однако, присовокупить, что слова, переданные мною здесь через «не суди», в тексте Пали гласят точнее: «не присуждай к смерти, не казни». Таким образом, индийское выражение не совсем сходятся с библейским, но по существу содержания, означенные строки все-таки очень близки к изречению Христа.¹²

Если Христов далее продолжает: «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? - то не странно и напоминают это следующие строки "Слов истины" (252): 
"Других ошибки видны все, своих не замечаем мы. 
Других ошибки раскрывать, готовность есть у нас всегда, 
И скрыть свои - так, как игрок фальшивую скрывает кость".

Ту же самую мысль, выраженную с. еще большим сходством со, словами Христа, мы находим в браманской Махабхарате (I, 3069= Цветы Монго стр. 180) "От глаза злого человека не ускользнет чужая вина, хотя бы она была мала, как горчичное зерно. Но собственного проступка он не заметит, если; проступок этот даже так велик, как плод Бильвы".

К этому я прибавлю, что буддизм повлиял преобразующе на этические воззрения всей Индии, включая сюда и его браманических противников, подобно тому, как лютеранская реформация принудила и католиков кое-что возобновить и исправить в своей церкви. Влияние Будды было в нравственной области все покоряющим, в вследствие этого мы в позднейших браманических книгах наталкиваемся на такие этические воззрения, которые вполне схожи с буддийскими, а с древнебраманическими, ведийскими, не имеют уже ничего общего. Так, например Махабхарата, очень сходно с переведенными раньше строками из «Слов истины», говорит (3, 13253 - Цветы Монго стр. 151): "Покори скупого богатыми дарами, лжеца светлым образом истины, снисхождением преступника и злого - всемогуществом добра". Здесь же проповедуется и прощение несправедливости: "Следует прощать худшему, лучшему и равному, посягающему на нашу честь, бьющему и позорящему нас; так достигнем мы величайшего счастья" (12, 11009 - Цветы Монго стр. 152).

В Махабхарате говорится далее (2, 2439): "Добрые вспоминают только об оказанных им благодеяниях и забывают всякую враждебность», и (12, 12433): «Мягкость величайшая добродетель, снисходительность величайшая сила». Книга законов Ману говорит (2, 161): «Никому не следует, даже будучи оскорбленным, причинять боли»; а Панджа-тантра (1,171) учит: "Никогда не помышляй о недобром против тех, которые причинили тебе зло!"¹³ и т. д.

Подобных этим выражений можно было бы привести еще много. Мы видим из этого, как буддийская мораль повлияла очищающим образом и на браманизм. Вся эта мораль прощения несправедливости, незлобия, всеобщего благоволения, мягкости, снисхождения, пощады и долготерпения, несомненно, родственна христианской морали. Ей свойственна мягкая женственная черта, напоминающая нам "вечно женственное", о котором великий поэт (Гёте, два последних стиха из 2-й ч. "Фауста") сказал, оно "возносит" нас, т. е.: возносит нас в области небесные. Самоотверженность, даже полное пожертвование собственной жизнью для блага других - эта, чисто женственная черта - она всюду и постоянно проповедуется в параболах, изречениях и притчах.

Но с этим направлением связано, однако, и полное отречение от мира и его прелестей.

"Не любите мира, ни того, что в мире, и мир проходит и похоть его", так учит апостол Христов (1Иоанна 2:15 и 17). Подобно этому нам звучит и из проповеди Будды постоянно и постоянно увещание: не привязываться к миру, ничего мирского не любить, ни чем не связывать своего сердца; это путь к блаженству и спасению! Только тот, кто совершенно освободился от всякой привязанности, соединяющей его с миром и его преходящими радостями может надеяться на спасение. Взгляд Будды характеризуется примерно следующими стихами Дамманады (47, 48): 
"Кто похоть мира возлюбил, тот беззаботно рвет цветы; 
Как спящее село - поток, его уносить мигом смерть. 
Кто похоть мира возлюбил, тот беззаботно рвет цветы; 
Еще он счастья не достиг, как уж его уносит смерть".

Напротив (170): 
"На мир кто смотрит свысока и как на водяной пузырь, 
Как на обманчивый мираж, того не видит смерти князь".

Т. е., кто займет это положение совершенного освобождения от мира, тот восторжествует над смертью.

Это приводит нас к дальнейшей важной особенности, одинаково свойственной как христианству, так и буддизму. И тот, и это назывались нередко пессимистическими религиями. Они являются действительно таковыми, насколько оба обе порицают мир и удаляются от него; но они совсем не таковы, насколько имеет значение цель благочестивых - их настоящее и будущее счастье в спасение. Оба они относятся пессимистически к миру, но вместе с тем и радостно торжествуя над миром.

0 христианстве нам это достаточно известно. Мне, вероятно, стоит только напомнить слова Господа: "В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир" (Иоанна 16:33); слово апостола: "И мир проходит и похоть его, а исполняющий волю Божию; пребывает во век" (1 Иоанна 2:17); или характеристику Павлом христиан, как "печальных и все-таки всегда радостных" и пр. Уже на, земле блаженный в Господе, уповая однажды вкусить еще высшее блаженство, истинный христианин радостно и с надеждою смотрит в будущность".

Но несправедливо предположить, что буддизму подобное настроение неизвестно. "Истый буддист, - говорит уже Ольденберг (Будда, стр. 225 и след.) - видит, правда, в этом мире место постоянного страдания, но страдание это возбуждает в нем только чувство сострадания к тем, которые еще находятся в этом мире; по отношению к самому себе он не чувствует ни печали, ни сострадания, ибо знает себя близким к цели, светящей ему прекраснее и чудеснее всего. Есть ли эта цель - Ничто? Может быть... Но чем бы она ни была, буддист далек от того, чтобы скорбеть о порядке вещей, поставившем человеческому бытию именно эту и только эту цель, как о несчастии или несправедливости или же предаваться с грустным бессилием самовластной судьбе. Он стремится к Нирване с таким же радостным предчувствием победы, с каким христианин смотрит на свою цель, на жизнь вечную. Недостаточно сказать, что цель, к которой буддист стремится от жизни мира, Нирвана. Характеризуя буддизм, следует указать и на далекую от всякой беспомощности и безучастности, внутреннею радостность с которой он постоянно стремится к этой цели".

Поэтому Дамманада (18) и говорит: "Блаженный здесь и блаженный после смерти, чистый - он всюду блаженствует". "Я сделал хорошо!" так думает он блаженно, и некогда будет еще блаженнее в месте спасения". И далее (94): "Ему, чьи чувства успокоилась совершенно, как кони, смиренные искусным наездником, кто отрешился от страсти высокомерия, ему завидуют и сами боги".

К отмеченным нами точкам сравнения, фактического, внутреннего свойства, можно было бы присовокупить еще одну точку, относящуюся к форме, которой я, однако, теперь могу" коснуться лишь вскользь. Будда выражает свое учение не только краткими фразами и сентенциями; он, для объяснения, с особенной охотою прибегает к притчам и параболическим рассказам, подобно тому, как всем нам это хорошо известно о Христе.

Еще важнее и чреватее выводами было бы рассмотрение другой точки, которой я за недостатком времени, также коснусь лишь мимоходом это, отмеченное уже не раз, бросающееся в глаза сходство между легендой о Будде и историей Христа, сходство, послужившее в новейшее время предметом особых исследований Лейпцигского профессора философии Рудольфа Зейделя и давшему повод к построению особой теории¹⁴.

Нельзя отрицать, что целый ряд чрезвычайно странных совпадений имеется на лицо. Так, в самом начале, чудесное рождение. Будда, до своего рождения, приобретает как некоторого рода божественное существо в небесах и, по собственному желанию нисходит на землю во чрево царицы Майи в Капилавасту, чтобы родиться от нее для спасения мира. Небесные: сонмы в песнопениях возвещают о спасительной миссии младенца. С вершин Гималаев спускается престарелый, близкий к смерти браман Асита и, увидав младенца, возвещает вдохновенными словами: это некогда будет Будда, спаситель мира - напоминает собою престарелого Симеона наших Евангелий. Мальчиком Будда входит в храм и изображения богов сходят с мест своих, чтобы смиренно преклониться пред ним. Зрелым мужчиною лет около тридцати, он удаляется в одиночество, чтобы найти путь спасения. Здесь он трижды искушается Марой, князем смерти и зла; но он противостоит искусителю, победоносно торжествует над ним, и, сидя под смоквой, обретает высшее познание. Двое братьев - первые последователи, которых он приобретает, еще сидя под деревом; братья напоминают первых учеников Христа, Андрея и Симона Петра, смоква - то дерево, под которым Христос впервые увидел только что присоединившегося Нафанаила. Будда начинает свою проповедь целым рядом восхвалений блаженства, которые сравниваются с блаженствами Нагорной проповеди. Число главных учеников достигает двенадцати; между ними Ананда напоминает Иоанна среди учеников Христа, Один из его последователей - Девадата, двоюродный брат Будды, с малолетства мучимый завистью к Будде, впоследствии разыгрывает роль в роде Иудиной, покушаясь, наконец, на его жизнь, безуспешно, однако, и кончив плачевно. Происходя от царственного рода, Будда избирает сам себе удел бедности, странствует, научая и проповедуя, сопутствуемый учениками своими, и совершает необычайные чудеса своим словом. Грешница Амбапала, пригласившая его к трапезе и внимающая, сидя на низкой скамье у ног его, словам учителя, - напоминает грешницу наших Евангелий, в то время как рассказ об Ананде, допросившем у колодца девушку из париев о глотке воды, воскрешает в нашей памяти рассказ о Христе и самарянке. Учеников же своих учитель посылает по всему миру, возвестить проповедь спасения и блаженства. К этому добавляются еще совпадения, как в самом учении, так и в его способах, даже в известных словах, выражениях, оборотах речи и т. д.

А так как история жизни Будды также как в учение его, установлено исторически, во всяком случае, уже за несколько столетий до Рождества Христова (не позже третьего великого собора во времена царя Асоки, около 250 г. до Р. Хр.), то профессор Зейдель полагает возможным вывести из приведенных совпадений, к которым можно было бы присовокупить еще несколько других, менее значительных, заключение, что христианские Евангелия были прямо подвержены влиянию этих буддийских рассказов. В историю Христа, в том виде, в каком передают ее Евангелия, проникла, согласно Зейделю, масса буддийских элементов и даже все почти христианство является, согласно этому, прямо таки очищенным и облагороженным буддизмом!

Рассмотрение этого вопроса стоило бы сделать предметом отдельного исследования, но здесь я, как уже сказано, могу коснуться его лишь вскользь. Указываю лишь на то, что я теорию Зейделя считаю всю до основания не верной. Даже не становясь на точку зрения верующего христианина, можно заметить, что теория эта приводит к совершенно невозможным заключениям. Христос является, не только по вере христиан Сыном Божиим, но и историческим лицом, так же, как и ученики Его. Да, можно даже сказать: Христос величайшее из всех, известных нам исторических лиц, ибо от него изошло столь значительное, перевернувшее и преобразовавшее историю всего человечества влияние, какого никогда не имел ни один, человек. Как же можно представить себе, чтобы такая громадные последствия могли иметь место, если бы большая часть того, что повествуют Евангелия о жизни и учении Господа, в действительности не происходило в то время в Палестине, и - как полагает Зейдель¹⁶ - проникло бы в Евангелия лишь впоследствии, через посредство некоторого рода искусственной поэзии, из буддийских источников, если бы не только чудесное рождение Христа и происходившее, из царственного рода, предсказанного уже в Ветхом Завете; не только пророчествующий старец Симеон и выдающиеся черты из истории детства Иисуса, но далее также и рассказ об искушении, первые мощные слова проповеди Господней, целый ряд важных подробностей, относящихся до общины учеников Его; если бы не только число учеников, но и обретение братьев Андрея и Симона Петра, Иоанна, Иуда, грешница, самарянка и т. д. и т. д.; если бы - говорю я - все это и многое другое было бы не чем иным, как позднейшим поэтическим одеянием; если бы всё это принадлежало - как говорит Зейдель, заимствуя одно из выражений Шлейермахера - к числу риз, в которые религия, улыбаясь, позволяет наряжать себя¹⁷! По моему убеждению, подобный взгляд близко граничит с безумием. О каких бы то ни было научных доказательствах в пользу теории Зейделя не может быть и речи.

Но если поставить теперь вопрос, каким же образом можно объяснить эти: многочисленные удивительные и просто невероятные совпадения, то, прежде всего, следует указать на обстоятельство, отмеченное уже многими критиками Зейделя: что весьма часто, наличности условий хотя бы несколько однородных, у разных, никогда не бывших в соприкосновении народов развиваются вещи, удивительнейшим образом, даже в деталях схожих друг с другом обычаи и обряды, саги, мифы, религиозные воззрения и многое другое. Стоит только открыть книгу известного географа Р. Андрэ об "этнографических параллелях", чтобы наткнуться на множество случаев, граничащих почти с чудесным. Я позволю себе привести здесь лишь один пример из области моей специальности. Почти величайшим драматическим поэтом индийцев можно считать Судраку автора драмы "Глиняная колесница", жившего приблизительно в V столетии по Р. X. Драма его изобилует удивительнейшими совпадениями с комедиями Шекспира; вся дикция, манера острот, игры слов, комических пертурбаций и т. п. самым странным образом сходны с шекспировскими, по крайней мере, настолько же, насколько слова, речи и притчи Будды похожи на проповедь Христа, Иные характеры прямо таки кажутся прототипами шекспировских фигур, или же их копиями, как, например, зять царя Самстанака - Клотеном из Цимбелины.

Чувствуешь себя непосредственно вынужденным предположить историческую связь между Судракой и Шекспиром, и, тем не менее, подобное предположение должно быть, без всякого сомнения, исключено. Судрака жил около 1000 лет до Шекспира, подражать ему, значит, не мог; но и Шекспир никоим образом не мог знать об индийском поэте, о котором в Европе вообще узнали лишь в новейшее время¹⁸. Почти чудесные совпадения имеются на лицо, но вместе с тем и доказательства невозможности их исторической связи, или влияния о той или другой стороны. Это чрезвычайно поучительно. Такие и тому подобные примеры должны служить нам предостережением не строить слишком многого на подобных совпадениях, и особенно в таком случае, где дело идет прямо о подмывании особенностей христианства.

Но чрезвычайное значение для разъяснения этого вопроса будет иметь и ответ на другой вопрос: действительно ли самая суть буддизма так сходна с сутью христианства? Я указал в этом отношении на многое, что, может быть, удивило и, пожалуй, даже смутило нас. В следующей лекции я постараюсь осветить другую сторону этого вопроса. Тогда выяснится, что этим действительным " кажущимся совпадениям противостоят столь великие и существенные различия к отклонения, что бездна, разделяющая буддизм и христианство, не может быть перекрыта никаким мостом.

II

Мы пытались в первом очерке ответить на вопрос, что есть общего между буддизмом и христианством и насколько, таким образом, справедливо мнение тех, которые говорят о внутреннем родстве между буддийским и христианским учением¹⁹. Мы подучили при этом целый ряд, отчасти, правда, весьма странных и бросающихся в глаза, совпадений, могущих казаться весьма подходящими для подтверждения означенного мнения. Но для того, чтобы в действительно достаточной мере выяснять соотношение этих двух религий, нельзя остановиться на том, что до сих пор было нами найдено; напротив, необходимо расследовать еще, можно ли совпадения эти, в самом деле, назвать действительными, или же они только кажущие и, даже при наличности первого случая, не существуют ли наряду с ними глубокие и существенные различия, благодаря которым значение этих, совпадений могло бы оказаться более или менее второстепенным и маловажным.

Особенно бросались в глаза нам некоторые важные согласования в области этики. Совершенно отрицать их было бы неразумно; но объявить, в виду этого, мораль христианства и буддизма совершенно тождественною, было бы совершенно несправедливо. Существуют также и в этой области различия, хотя и тонкие, но, тем не менее, весьма важные и значительные. Мы видели, что отношение буддиста, особенно к врагам и противникам, очень странно напоминало христианскую заповедь о любви к врагам, (и стояло в громадном противоречие с тем, "что сказано древним". Но все-таки это не одно и тоже, и существует разница, заслуживающая быть отмеченной.

"Любите врагов ваших", говорит Христос, в то время как Будда учит отвечать на вражду "незлобием", (arevan) значит, Христос требует любви, Будда - незлобия, - одно весьма положительно, другое же отрицательно - уже в этом есть существенная, глубокая разница. Великодушно также и учение буддизма, но оно не совпадает с заповедью Христа! Правда, и буддизм проповедует доброту и общее благоволение ко всем существам, также и к тем, которые причиняют нам зло, но все-таки во всем этом учении чувствуется холодное, трезвое веяние, совершенно разное от горячей любви, которой требует Христос и которую апостол характеризует словами: "Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие угли", (Посл. к Римл., гл. 12: 20). К отрицанию зла направлен буддизм, к совершению добра христианство; последнее заключает в себе и первое и является, таким образом, синтезом обеих точек зрения; в то время как в отрицании зла еще не заключается положительности добра, сильной и действенной любви.

Это характерно. Я хотел бы сказать: холодное веяние отрицания проникает весь буддизм и не позволяет ему распуститься тем цветом, который так прельщает нас на древе христианства. Даже в прекрасной: буддийской легенде о царевиче Кунале, это весьма явственно проявляется. Когда великодушному принцу, Кунале вырывают глаза, он не чувствует боли; проникнутый возвышенным, почти сверхчеловеческим ощущением, он говорит: "Телесные глаза мне вырваны, но зато я обрел совершенные и безупречные очи мудрости. Пусть наслаждается еще долго счастьем, жизнью и властью даровавшая мне столь великое благо". И отцу своему он говорит: "0 царь, я не чувствую боли, и не смотря на жестокость, совершенную надо мной, я не ощущаю пламени гнева. В сердце моем одно лишь благоволение к матери моей, приказавшей ослепить меня". Величие и возвышенность философского откровения ставит его выше всякой боли, в область, находящуюся вне границ этого ощущения; в то время как мы наших Евангелиях видим Спасителя, Сына Божия, Самого пережившего и выстрадавшего глубочайшую, ужаснейшую боль; и именно вследствие этого Божественный Страдалец является нашему сердцу, нашему пониманию неизмеримо более близким, чем ушедший в область отрицания боли философски просвещенный индийский царевич. Именно через то, что Богочеловек Иисус все страдания и все горе взял на Себя, пережил и выстрадал, именно этой ценой Он искупил нас. Если бы Он не чувствовал боли, то Он и не спас бы нас! Спаситель, среди горьких страданий и ужасов смерти, молящийся о врагах Своих и объемлющий любовью Свое все человечество, преисполненный одинаково обильно и страданием и любовью, - это возвышенный и светлый идеал христианина; в то время как буддийский идеал, одинаково освободившийся от страданий, как и от любви, кажется, нам холодным и должен отталкивать нас. "Возлюбите врагов ваших", этого Будда сказать не может, ибо по его учению мы ничего не должны любить, ни к чему в мире не привязываться душою, ни на небесах, ни на земле. Только таким образом мы, согласно ему, можем, совершено освободит себя от страданий, и именно это освобождение и является для него высшею целью. Целая глава "Слов Истины" говорит о том, что мы ничего не должны любить: 
210. Того, что мило, да ищи и что не мило, избегай; Не видеть милого - страдать, страдать - немилое смотря. 
211. Будь весь свободен от любви! Ведь горько милое терять! Для тех не ковано цепей, кто весь свободен от любви. 
212. Ведь то, что мило нам, родит страдания и страх родит; Кто все, что мило, позабыл - тот страху, горю чужд всегда. 
215. Ведь нам любовь страдания, ведь нам любовь в страх родит; 
Кто весь свободен от любви - тот страху, горю чужд всегда.

Таким образом, сердце буддиста должно быть совершенно свободным, не только от ненависти, но и от любви. Ведь и любовь может наложить оковы, связывающие его с миром, бытием, а вместе с этим и со страданиями; прочь, значит, с нею, чтобы достигнуть освобождения от всяких страданий!

Уже из сказанного становится ясным, что еще один пункт, в котором буддизм и христианство, как казалось нам в начале, совпадают, все-таки не содержит действительного совпадения. "Не любите мира" звучит, правда, очень явственно в обеих религиях, но означает оно в той я другой совершенно разное.

В буддизме говорится очень радикально: ты не должен привязываться сердцем ни к чему и не любить ничего, что существует, - ничего, что как-либо подходит к категории бытия и существования, ничто на небе и на земле. При таком учении, таком стремлении, так часто рекомендуемое общее благоволение никак не может быть много больше, чем не ненависть, не враждебность к кому и к чему бы то ни было. Насколько отличается от этого учение Того, Кто заключает весь закон и пророков в единую заповедь: "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всею крепостью твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего как самого себя" (Лук. 10:27; Мате. 22:37; Марк. 12:30 и 31); учение, один апостол которого возликовал песнью песней о любви (I Кор. 13), а другой говорит: Бои есть любовь! В таком учении "не любите мира" должно означать нечто совершенно иное, чем в буддизме, и так оно и есть в действительности! Согласно учению христианства, мир сам по себе не дурной и не злой. Сам Бог сотворил мир и, посмотрев на него, нашел, что "вся добре зело", что мир был прекрасен. Мир лишь настолько дурной и злой, насколько он отчужден от Бога, и вследствие этого греховен. И вот, так как, и насколько мир и действительности находится в состоянии подобного отчуждения от Бога, постольку и настолько христианин должен отвращаться от него и не любить его, Но он должен любить не только Бога, Создателя мира, но и сам мир, насколько он не отчужден от Бога и насколько он еще может быть: возвращен и приближен к Богу, - и это очень много, ибо милость Божия ведь готова простить и искупить всякую вину и всякий грех. Буддист просто на просто должен отвернуться от мира, не любить его, освободить от него все свои чувства; у христианина это имеет место далеко не в столь радикальном смысле. Он не только смеет, он, даже должен любить мир, конечно в пределах только что установленного ограничения. Говорятся же в Писании, что даже Бог Сам возлюбил мир. В глазах буддиста подобное отношение со стороны божества было бы только слабостью, заслуживающей порицания, и, тем не менее, это именно одно из величайших и прекраснейших слов Христа: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную" (Иоанн 3:16).

Таким образом, правильная любовь к миру освящена некоторым образом Самим Богом. Обо всем этом буддизм, конечно, ничего не знает и не может знать.

Ядро и средоточие буддийского учения составляют, так называемые, четыре священные истины: о страдании, о происхождении страданий, о прекращении страдания и о пути к прекращению страдания.

Будда сам комментирует священную истину о страданиях таким образом: рождение - страдание, старость- страдание, болезнь - страдание, смерть- страдание, быть соединенным с тем, что не мило, - страдание, быть разъединенным с тем, что мил - страдание; не достигать того, чего желаешь - страдание; одним словом, пятикратная привязанность к земному есть страдание.

Происхождение же страдания находится в жажде (бытия), ведущей от перерождения к перерождению, и сопровождаемой похотью и желанием, находящей наслаждения как здесь, так и там. Прекращение страдания лежит в прекращении этой жажды, через совершенное уничтожение желания, - освободиться от нее, оставить ее, не давать ей места. И путь к прекращению страданий, "это та священная, восемь раз делящаяся тропа, называющаяся: истинная вера, верное решение, верное слово, верное дело, верная жизнь, верное стремление, верное мышление, верное углубление²⁰.

Обобщая вое, Будда говорит: "Одно лишь, ученики мои, возвещаю я вам, ныне как и прежде: страдание и уничтожение страдания"²¹.

"Если мир сей взвешивается буддистами и оказывается для них слишком легким", то причина этому состоит лишь в том, "что он содержит в себе страдания и только страдания". Вся жизнь страдание; вот неисчерпаемая тема, на которую наталкиваемся, мы постояно в буддийской литературе, то в строгой форме абстрактных рассуждений, то в облеченную в одежду поэтических строф.

Страдание соединенное со всякой жизнью, представляется таким образом буддисту, как настоящее зло мира, освободится от которого должно быть высшею и последней целью.

Какой совершенно иной взгляд на страдание мы встречаем в христианстве! Здесь оно вовсе не считается действительным злом мира; грех, дурное, отчуждение от Бога вот что здесь зло. Страдание - это даже путь к спасению и блаженству. Не только Бог Сам, в своем воплощении в Иисуса Христа, по собственной воле, взял на себя всю вину и грех, и вместе с этим, и страдание мира, и именно через сильнейшую боль, невинные страдания и смерть искупил мир; но и мы, христиане, должны непрестанно страдать, и это не дурно, а хорошо, что мы страдаем, это должно послужить нам ко благу и спасению. Чрез печали и горе всякого рода христианин должен проникать к блаженству, да, он должен даже радоваться и хвалиться крестом и печалью, ибо они ведут его к Богу и к Христу. О благодати креста, о благодати страдания в христианстве говорится постоянно. Это не только совершенно не по буддийски, это даже резкая противоположность буддизму, который смотрит на страдание только как на зло, на главнейшее зло мира.

Христианин знает, что для тех, кто любит Бога, все должно служить на пользу. Иисус Христос, явленная божественная любовь, помогает ему во всех страданиях.

Буддист стремится всячески избежать страданий; христианин радуется страданию, хвалится им и видит в нем врата к вечному блаженству, к вечной жизни. Здесь мы опять имеем в буддизме одно лишь отрицание страдания, в христианстве же - проникновение через страдания к величайшей к возвышенной положительности, к величайшему и возвышенному положительному благу.

Это ведет нас далее.

Чтобы освободиться от всяких страданий, согласно буддизму, нужно совершено истребить всякую жажду бытия, или как выражается Шопенгауэр желание (волю (к) Wille) жизни; ибо всякая жизнь считается неразрывно связанною со страданием. Но высшее желание христианина и есть, имеемо жизнь, вечная блаженная жизнь, в общении с Богом и Христом! Он радуется тому, что его Спаситель живет, Тот, Который Сам о Себе сказал: Я есть путь, истина и жизнь! Или как говорит апостол: "И уже не я живу, но живет во мне Христос" (Галат. 2:20).

Далекий от того, чтобы избежать жизнь, как буддист, христианин, напротив, ищет всеми силами жизни, эту высшую и истинную вечную жизнь, о которой сказано, что страдания этого бытия недостойны благости, которая явлена, будет над нами.

И опять на стороне буддизма отрицание, на стороне христианства положительность. Любить, страдать и, наконец, жить; к этому по долгу стремится истинный христианин! Не любить, не страдать, не жить - это идеал буддиста! Да, здесь открывается глубокая и широкая бездна, разделяющая буддизм и христианство, - бездна, прикрыть которою нельзя.

Могло бы казаться освобождению от жизни, смерть считает злом, что Будда чествуется как покоритель смерти; что он проповедь свою начинает словами: "откройте уши, монахи, спасение от смерти найдено: Что это возможно и возможно без всякого противоречия объясняется чрезвычайно своеобразным, нам совершенно чуждым взглядом, который индийцам, как буддистам, так и браманам кажется непоколебимою истиной: я разумею веру в странствование души согласно этому верованию, душа странствует через бесчисленные воплощения и переживает при этом не только рождение, болезнь и старость, но каждый раз снова - и смерть. От этого ужасного, "все снова умирают", от "повторной смерти" душа, конечно, избавляется, когда она освобождается от круговорота жизни. Освобождение, избавление, от жизни - в буддизме является, вследствие этого, вместе и избавлением от смерти. Если таким образом буддизм и христианство обе религии проповедуют победу над смертью, то в обеих религиях, это видно сейчас же, подразумевается нечто совершенно разное. Учение Будды избавляет от смерти, потому что он избавляет от жизни; Христос же, напротив, отнял у смерти власть и жало, потому что сделал из нее проход, ворота, через которые мы и проникаем, в вечную блаженную жизнь. В буддизме смерть плата за жизнь, в христианстве плата за грехи. Будда избавляет от жизни, Христос избавляет от грехов.

Последняя высшая цель буддизма - это Нирвана, слово, означающее на индийского языке "угаснуть", как, угашается свечка на ветру. О понятии этом, лет 10 тому назад, много спорили. Прежде очень распространенным мнением было, что Нирвана означает совершенное превращение бытия, испарение в ничто. Но против этого восстали многие ученые и между ними Макс Миллер, старавшийся доказать, что Нирвана означает у буддистов именно совершенство, а никак не прекращение существования. Для уяснения этого вопроса, необходимо строго разделить мнение позднейших буддистов и учение древне-буддийской церкви, которое мы в общем можем признать за учение самого Будды, и здесь открывается - как Ольденберг убедительно доказал убедительный факт, что, согласно лучшим источникам, в древне-буддийской церкви считалось непозволительным и даже прямо еретическим высказывать относительно Нирваны какие бы то ни было положительные взгляды. Сам Будда прямо отказался ответить на этот вопрос. Когда ученик его, Малукия, уговаривает его высказаться определеннее о том, что собственно есть Нирвана, Будда отвечает вдохновенной притчей, смысл которой: сводится к тому, что глупо требовать ответа на вопросы, звание которых не нужно для достижения блаженства. Все, что для этого необходимо, он, Будда, открыл уже в четырех священных истинах; этим и следует довольствоваться. Нельзя, следовательно, было в древне-буддийской церкви утверждать, что свободней от грехов монах, достигший Нирваны, после смерти продолжает существовать, - также как и то, что он после смерти более не существует. И то в другое запрещено; когда же монах Ямака высказывается за последнее мнение, его обвиняют в ереси. Ортодоксальным, в древне-буддийском смысле, является лишь отказ от рассмотрение вопроса и потому именно, что Будда сознательно принял за лучшёе не открывать этого.

Хотя это так и в действительности, но мне лично кажется несомненным, что Будда понимал под Нирваною иное как, как совершенное прекращение, всякого бытия. Это является следствием четырех священных истин, Если вся жизнь страдание; если поэтому жажда бытия, желание жизни - причина, всякого зла; если, блаженства и спасения могут быть достигнуты только уничтожением этой жажды, желания жизни, что же тогда самое блаженство, чем же желанная цель может быть иным, как не совершенным прекращением, безусловным уничтожением жизни, раз она уже считается нераздельной со страданием. Но Будда не открыл этого, считаясь со слабостью человеческой природы, ужасающейся и отшатывающейся перед И так сделалось возможным, в последующих веках в недрах буддийской церкви возникло представление о Нирване, как о блаженном состоянии, о совершенстве жизни, о своего роде рае.

Во всяком случае, спасение в буддизме означает нечто совершенно другое, чем в христианстве. В буддизме оно состоит в освобождении от страданий, и так как всякое бытие - страдание, освобождение вообще от бытия. Напротив того, в христианстве это освобождение от зла, от греха, проклятия и смерти, от богоотчужденности и через это введение в общение с Богом, в положение детей Божиих.

Громадная бездна, разделяющая буддизм и христианство, окажется еще более глубокой, и широкая, как только мы далее приступим к рассмотрению вопроса: посредством чего именно здесь и там приобретается и сохраняется спасение. Тут открывается столь значительная и глубокая противоположность, что в сравнении с нею бледнеют даже и отмеченные уже различия и несходства. Буддизм проповедует самоспасение человека, христианство же прямо невозможность самоспасения, в буддизме все: приобретается и сохраняется собственными заслугами, в христианстве же только через заслуги Христа. Будда только путеводитель и наставник, указывающий дорогу к спасению, и буддистам, кажется преступной ересью, если кто благодаря чужим заслугам хочет обрести спасение. Будда, в "Словах Истины", указывает своим последователям, что каждый должен сам себе помочь сам себя очистить, сам себя спасти: 
160. Ты сам себе помощником будь; другого где же взять тебе. 
Кто побеждает сам себя, помощник лучший тот себе. 
161. Кто сам дурное совершал, нечист, тот стал в самом себе; 
Кто не совершал дурное сам, тот чистым был в самом себе. 
Добро и зло ты делал сам.

Совершенно иначе смотрит на это Священное писание христиан. Здесь говорится: "Но кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха. Если говорим, что не имеем греха, обманывают самих себя, и истины нет в нас. Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши, и очистит нас от всякой неправды (1 Иоан. 1:7-9). И апостол говорит о Христе, как об "омывшем нас от грехов наших кровью своею (Апокал. 1:5). Здесь, таким образом, существует вера в Того, Кто очищает и обеляет других, всех тех, кто захочет и поверит в это.

Буддист же может, только сам себя очистить, он не знает иного пути к спасению, как через собственную силу, собственное могущество, собственное познание, собственные дела.

Глубокое сознание; собственной человеческой слабости и греховности, разбитое сердце, печаль о грехах в раскаяние в них, одним словом настроение грешника, совершенно чуждое буддисту, вот что для христианина является необходимым условием к обретению спасения. Лишь после исполнения этого условия, открывается для него источник спасения, о котором буддист и понятия не имеет: благодать, божественная любовь, милосердие, прощающая и уничтожающая всякий грех и всякую вину, неизреченное милосердие, превосходящее всякое понимание, склоняющееся, с открытыми объятиями любви к грешнику, И Христос Сам есть, откровение милосердной любви Бога. "Благодатию вы спасены, - говорит апостол, - и сие, не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился" (Ефес. 2:8-9). В этом и заключается самая резкая противоположность христианства, всему вообще язычеству и особенно буддизму.

Мне следует осветить еще один пункт. В буддизме достигают спасения через высшее познание, глубокое проникновение в сущность мира и во всю цепь причин и следствий, созидающих и обуславливающих мир и жизнь через мудрость, приобретаемую лишь посредством хорошо развитой и верной направленной способности мышления. Через глубокое мышление, через философское углубление в мировую связь сам Будда достиг просветления и спасения, поэтому глубокое мышление и восхваляется, поэтому в буддизме и указывается, как верный путь к спасительному познанию, к спасению. Познание, мудрость стоят выше, кажутся более важными, нежели, также весьма необходимая, праведность. Как совершенно иначе относится к этому христианство, согласно учению, которого спасение может быть достигнуто не через какую то премудрость, но лишь через детскую, бесхитростную веру, т. е. через детское упование. Спаситель, любивший детей, сказал: их царствие Божие! Он сделал еще более, Он указал на детей и учил: если не будете как они, не войдете в царство небесное (ср. Матф. 18:3). Не мудрых и умных, философски вышколенных, не мыслителей хотел Он собрать вокруг себя. Но детски простые, смиренные сердца, алчущие и жаждущие духовно. Вот детское настроение, возводящее наши очи и сердца к Богу - Дух, усыновления, который взывает: Авва, Отче! (Рим. 8:15). О таком детском настроении, принадлежащем самому существу христианской церкви, буддист опять-таки ничего не знает!

Здесь проявляется, такое громадное различие между буддизмом к христианством, что буддист кажется уже гораздо более близким глубокомысленному греческому философу, нежели христианину

И здесь следует, высказать то, что во многих из рассмотренных нами пунктах уже заключалось implicite: буддизм, если посмотреть глубже, не имеет Бога! Он поэтому собственно более философия, нежели религия. Ибо что такое религия, как не вера в стоящие выше, вне и над сферою людей, божественные существа, представляемые в единственном или во множественном числе, и чувство зависимости от этих существ. Правда, Будда в не отрицал существования божественных, демонических существ; но эти божественные существа сами включены в полный страданиями круговорот жизни, расторжение которого только и может даровать спасение. Они безусловно низкого разряда и имеют для человека, лишь самое ничтожное значение; он не чувствует себя в зависимости от них. Это только не уничтоженные и унаследованные остатки древнейшего мировоззрения. Будда, во время странствования его души, сам несколько раз якобы делался богом, был Индрой и самим Брамой - но все же в подобных образах он существовал лишь на пути к спасению, которое он обретает только уже, будучи Гаутамой Буддой и которое завершается проникновением в Нирвану, Сам Будда и каждый буддист, достигший Нирваны, возвышается через это собственною силой в неизвестную область, находящуюся выше богов, в это без того, чтобы боги могли помочь или помешать ему в достижении. Сила и мудрость богов - ничто в сравнении с силою и мудростью Будды и его учеников. При подобном взгляде, боги в действительности являются ни чем иным, как демонами самого ничтожного значения. Человек, с помощью собственного познания, возвышается над богами и делается сам своим спасителем; бога уже не надо.

Едва ли необходимо развивать подробнее, как совершенно иначе относится к этому христианство, где не только, предполагается и: почитается Едимый Бог, как Создатель и Владыка мира, но где Бог, в Своем милосердии; Сам даровал людям спасение, и где все стремление и вся надежда человека направлена исключительно к тому, чтобы, после смерти, вступить в духовное общение с Богом Творцом и Спасителем.

Я укажу лишь на следствия только что сказанного: буддизм, первоначальный, древний; чистый буддизм, - он не знает настоящего культа, богослужения и молитвы. "Будда ушел в Нирвану; если бы верующие в него взывали к нему, он бы не мог их слышать. Поэтому: буддизм является религией без молитвы" (Ольденберг стр. 378). Древне-буддийский культ состоит преимущественно в известных покаянных торжествах. Позднее затем развивается культ реликвий Будды и некоторых священных мест; также и бормотание священных стихов, в последствии, заменяет, в известной мере молитву. Мы видим, как и здесь человеческая природа влечет к некоторому подобию богослужения, к подобию молитвы. Но главное остается: у буддистов нет Бога, нет живого Спасителя, Которому они могли бы молиться. Что, однако, оказано этим, какое значение имеет молитва в нашей религиозной жизни, этого мне, вероятно, не нужно вам объяснять.

Еще на одну разницу я указываю в заключение. В христианстве все зависит от личности Спасителя, Который Сам совершил дело спасения и, как, живой Спаситель, продолжает жить с Отцом и царствовать во веки; в буддизме же все дело лишь в истинности учения, которое, в случае чего, могло бы быть преподанным и другим Буддою. Согласно вере буддистов, еще до Будды Гаутамы существовало несколько спасших мир Будд, и в будущем ожидается новый Будда Маитрейя. Положение Будды в буддизме, таким образом, совершенно иное, чем положение Христа в христианстве.

 

Мы оглядываемся назад и вспоминаем главнейшее.

Буддизм можно назвать величайшею попыткой человечества, спасти себя собственною силою; христианство же религия откровенной любви Божьей, дарующей нам через благодать спасение и вечную блаженную жизнь.

Христианское стремление к любви, страданию и жизни в Боге; раскаяние грешника, возводящего очи к божественной благодати и чающего от нее спасения детское благоговение перед небесным Отцом; упование на Бога и воплотившегося Сына Божия, смиренное и лишенное всякой спеси - все это вместе дает мировоззрение, несравненно более глубокое и возвышенное, чем у буддистов. Совершенно поэтому бессмысленными являются все мечтания, видящие в буддизме спасительную религию будущего; совершенно неосновательным и беспричинным является и страх перед буддизмом, возникающий в некоторых христианских душах. Именно основательное изучение буддизма совершенно рассеивает этот страх, и действительно научное исследование и изображение этой религии находится в высшей степени в интересах христианского мира. Современные проповедники буддизма, все без исключения, дилетанты в этой области; выдающегося исследователя и знатока я между ними не знаю.